Нет тут и тени подражания кому-либо. Эти стихи не спутаешь с другими. В них чисто майоровская интонация — строгая чистота, «обнаженность» слова, бешеное кипение ритма, который как бы рвется под внешней броней суровости, подчеркнутой сдержанности каждой строки. И тут вновь — в самом широком смысле этого слова — обобщенный образ души и сердца молодого человека советской эпохи, концентрация его лучших моральных качеств.
Поражает точность и — не будем бояться этого слова — мудрость в отборе слов к образов. Какого большого поэта отняла у Советской России война!
Рабочий вариант стихотворения Н. Майорова "Обрыв"
…В самое тяжелое для Родины время — 18 октября 1941 года Николай Майоров добровольцем ушел на фронт. Через три с лишним месяца его не стало. Точнее — он шагнул в бессмертие:
О нашем времени расскажут.
Когда пройдем, на нас укажут
И скажут сыну: — Будь прямей.
Возьми шинель — покроешь плечи,
Когда мороз невмоготу,
А тем — прости: им было нечем
Прикрыть бессмертья наготу.
Бессмертье без лавровых венков, мавзолеев и почетных наград. Бессмертье в суровой солдатской могиле, наспех выдолбленной в неласковой промерзшей земле на Смоленщине…
Как и другие молодые советские поэты, погибшие на фронтах Великой Отечественной войны, Н. Майоров пророчески предсказал свою судьбу и сказал об этом спокойными и строгими словами, которые так сродни героизму русского человека:
Пусть помнят те, которых мы не знаем:
нам страх и подлость
были не к листу.
Мы пили жизнь до дна
и умирали
за эту жизнь,
не кланяясь свинцу.
К последнему письму Николая Майорова любимой женщине были приложены стихи автопортрета поэта:
Тебе, конечно, вспомнится несмелый
и мешковатый юноша,
когда
ты надорвешь конверт
армейский белый
с осьмушкой похоронного листа…
Он был хороший парень и товарищ,
такой наивный, с родинкой у рта.
Но в нем тебе не нравилась
одна лишь
для женщины обидная черта:
он был поэт, хотя и малой силы,
но был,
любил
и за строкой спешил.
И как бы ты ни жгла
и ни любила, —
так, как стихи, тебя он не любил.
И в самый крайний миг
перед атакой,
самим собою жертвуя, любя,
он за четыре строчки Пастернака
в полубреду, но мог отдать тебя!
Земля не обернется мавзолеем…
Прости ему бывают чудаки,
которые умрут, не пожалея,
за правоту прихлынувшей строки…
Конечно, слова о «четырех строчках Пастернака» не следует понимать буквально. В этом резко заостренном образном выражении — клятва беззаветной верности искусству, что называется, до гробовой доски.
Годы, прошедшие со дня смерти Николая Майорова, явились лучшей проверкой достоинств его поэзии. Его душевно чистые, честные, всегда напряженно страстные стихи удивительно точно передают ритм жизни и духовный облик молодого человеке не только конца 30-х — начала 40-х годов, но и нашего времени. Они покоряют сердца все новых и новых читателей. С благодарностью вспоминают они поэта, который в своих стихах — по-юношески угловатых, но вместе с тем подкупающе искренних, сердечных, — сказал потомкам о судьбе своего героического поколения:
Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.
Не все умрет, не все войдет в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
(……………………..)
Но как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что, всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «человек»!
Никто не забыт, ничто не забыто. Пришла к читателю и поэзия Николая Майорова.
Вадим Ружина,
кандидат филологических наук, доцент Бельцкого пединститута
Закат
Где-то в небе
за Дунаем,
у склонившихся Карпат,
перья желтые роняя,
таял розовый закат.
Ветры спали солнца ради,
тени с гор в равнины шли.
Кто-то долго нежно гладил
грудь истерзанной земли.
И она вздыхала томно
в ослепительный опал:
в небе плыл закат огромный,
перья желтые ронял.
1937
Его герои
Здесь подлецы и казнокрады,
свиные рыла и подлог.
Чинуши, ждущие награды,
царя владетельный сапог.
Здесь городничих легионы
суды негласные вершат.
Здесь мелких тварей миллионы
вприпрыжку в ведомства спешат.
Секут детей. Считают деньги.
Сбивают цены. Спорят. Лгут,
бород заржавленные веники
уткнув в свой приторный уют.
Здесь держиморды с их замашкой.
Здесь доже вор бывает прав.
Здесь сам Ноздрев играет в шашки
и шашки пичкает в рукав…
…И сколько их,
пустых святош,
среди отъявленных уродов,
один с другим, как капля, схож!
1938
Ночь
Это все знакомо и понятно.
Скрипнет дверь. Потом забрешут псы…
И от рам неровной тенью
пятна
упадут бесшумно на часы.
Стрелки медлят. Дразнят — не иначе,
и считают время — не проспи.
Так пересчитывает сдачу
скупой и недоверчивый кассир.
Но тебе вставать еще не скоро
и, наверно, слушать надоест,
как, не находя удобных мест,
чьи-то тени ходят коридором.
