— Не знаю… часа три.

— А ну-ка, — сказал парень, жестом велев Крюкову встать. И Крюков, как будто так и надо было, послушно встал и отошёл в сторону. Парень сел на его место, покачался на лавочке, испытывая её на прочность. Особо усердствовать не стал, видимо, сразу понял то, что ему нужно было узнать.

— В роду столяры были? — начал он словно бы допрос с пристрастием.

— Кажется, дед плотничал в деревне…

— Ага. А что ты вообще здесь делаешь? — спросил он Крюкова так, будто тот был в чём-то виноват.

— Работаю я, — растерялся Крюков.

— Работаешь! — усмехнулся парень. — Слесаришь?

— Да.

— А в нормальной работе хочешь себя попробовать?

— Да хотелось бы…

— Ну, что ж, тогда иди ко мне. Три месяца учеником, потом получишь второй разряд. Через полгода — третий. И так далее…

— А деньги? — робко спросил Крюков.

— Сначала, понятно, деньги будут ерундовые. Так ты ж сырой материал, как вот эта твоя скамейка, — Силантьев пристукнул костяшками пальцев по дереву. — Тебя же учить и учить, воспитывать. Зато потом…

Всё было ясно. Человеку этому Крюков поверил сразу.

— Значит, мне увольняться? — спросил он, даже не раздумывая ни минуты.

— Сделаем перевод, я поговорю с твоим фюрером, думаю, он мне не откажет… И кстати: если увижу, что куришь в цеху, штрафовать буду без разговоров. На первый раз. На второй — уволю. Доступно?..

«А завтра я снова увижу её», — подумал Крюков невпопад. И ему вдруг представилась волшебная картина: зима, Рождество, поздний вечер и мороз, дом в деревне, внутри чисто и тепло, потому что натоплена печь, а из трубы к небу, к безжизненной бледной луне и блестящим звёздам медленно поднимаются вместе с дымом звуки рояля — торжественные, серьёзные.

Словно бы какой-то давно вывихнутый сустав вправился на своё место, и боль его ушла.

Валька Тимофеев по естественному прозвищу Тимоха к своим сорока годам достиг стабильного материального и общественного положения. У него имелись в наличии собственный домик в пригородном совхозе, жена Зина, державшая Тимоху в кулаке, сын Пашка, учащийся ПТУ, корова Дашка, рыжая с белыми пятнами, поросята, огород, энное количество кур, кошка с собакой, простая работа, не отнимавшая много времени, и крохотная зарплата. Средств на жизнь хватало, еле-еле, но хватало, следовательно, всё было в порядке, грех жаловаться.

По вечерам, после всех трудов праведных, если силы ещё оставались, Тимоха любил мечтать о будущих двадцати или тридцати годах спокойной, размеренной жизни, о внуках, о новых телевизионных передачах, которые можно будет просматривать вместе с женой, удобно устроившись на диване, о праздниках, когда съезжается родня, пьётся вино и льются песни…

В один из таких спокойных осенних вечеров (на улице уже задумчиво собирались сумерки, но было ещё светло), Тимоха услышал рёв автомобильного клаксона. Гудок нёсся над полями, длинный и требовательный, он прерывался ненадолго, чтобы тут же возобновиться, как будто усталый лось переводил дыхание и снова подавал голос.

— Это откуда? — спросил Тимоха жену, которая тоже внимательно прислушивалась к гудку.

— С дороги, что ли. И чего гудит? Нехорошо как-то. Будто зовёт, в самом деле… Включи телевизор, сейчас начнутся «Семейные страсти».

Тимоха включил. Но даже необыкновенные перипетии жизни героев сериала не смогли отвлечь его от гудка, тем более что тот и не думал утихать, а всё так же требовательно буравил холодеющий осенний воздух над голыми полями. Тимоха ещё некоторое время пытался смотреть телевизор, но понял, что на месте ему не усидеть. Он сердито плюнул и стал собираться, всем своим видом показывая Зинухе, как ему не хочется идти, но вот надо, мало ли там что… Жена прекрасно знала: её благоверный умирает от любопытства и готов бежать хоть босиком, чтоб не терять времени на обувь. Ладно, пусть сходит, решила она. Надо ведь узнать, мало ли…

— Смотри, не влопайся там ни во что! — предупредила она его грозно.

— Во что влопываться-то, Зин? — удивился Тимоха. — Я туда и обратно, пять минут…

— Знаю я твои пять минут, — рыкнула Зина больше для порядку, потому что Тимоха её действительно был мужик хоть и не образцовый, но спокойственный, голову на плечах имел. Она вновь уставилась в телевизор. Хлопнула входная дверь, потом калитка на улице. В окно Зина увидела, как её муж покрутил головой с высоко задранным носом, пытаясь определить, откуда точно идёт звук, а потом уверенно, словно собака, взявшая след, припустил в сторону зерносушилки.

Ещё по пути туда Тимоха сообразил, где именно находится источник возмущения. Дорога к зерносушилке делилась, словно река, на два рукава, и один из них вёл к ближайшему леску, но, не добежав до него, вилял в сторону и вскоре опять сливался с близнецом. Этот кусок дороги селянами почти не использовался, он медленно разрушался сам собой от весенних паводков и летних дождей, но пока ещё по нему можно было проехать. Правда, в одном месте надо было быть начеку: сразу за крутым поворотом неожиданно под колёса машин словно бы подстилалась огромная глубокая лужа, почти болото, и если кто втюхивался в самую её середину, без буксира выбраться уже не мог.

Лужа эта существовала здесь давно. Тимоха помнил её лет пятнадцать, с тех пор как поселился здесь, переехав из города. За это время сменилось три председателя колхоза, и каждый, вступая в должность, обещал одним из первых дел засыпать проклятую болотину, но ни у кого из них так руки и не дошли, хотя делов-то было чуть: привезти пяток машин грунта и щебня, и проблема решалась навеки.

Наверное, решил Тимоха, какой-нибудь ротозей сидит там сейчас и проклинает всё на свете. На ночь глядя застрять в безлюдном месте, где и не ездит никто, — не позавидуешь.

И точно. Длинная чёрная машина увязла брюхом в жидкой грязи. Сидела она хорошо, тут даже нечего было и надеяться выбраться самому. На багажнике машины Тимоха разглядел эмблему «Мерседеса». Немного посомневался, стоит ли вообще подходить. Вдруг это бандиты или ещё кто, ну их к Богу в рай, пусть сами пыхтят. Однако за рулём сидел мужик обыкновенного вида, чуть постарше Тимохи. Костюм, очки в тонкой оправе, бородка. На бандита он похож не был, но, по всей видимости, мог здесь бибикать хоть целую ночь и не дать спать всей округе. Решив, что опасности нет, Тимоха неторопливо зашагал к иномарке.

Мужик увидел его, приветливо помахал рукой из окошка.

— Здорово въехали, товарищ, по самые помидоры! — бодро сказал Тимоха вместо приветствия.

— Это вы очень точно подметили, молодой человек, — сказал мужик ласково. — Вот прямо не знаю, что и делать…

— Помощь требуется? — утвердительно спросил Тимоха, обходя машину кругом по берегу лужи.

— Ой как требуется! Вы не поможете ли? Я в долгу не останусь, заплачу моментально.

— Да ни к чему, — отмахнулся Тимоха. — А вот… скажите… это у вас какой «мерседес»?

— Шестисотый, — ответил мужик терпеливо. — Но сейчас он, конечно, не производит должного впечатления. Думаю, уже начал потихоньку ржаветь.

— Шестисотый, — с уважением повторил Тимоха и, не удержавшись, спросил: — И как это вы так на нём ездите?

— Как? — удивился мужик. — Да как все.

И он для наглядности покрутил в воздухе руками, изображая руль, хотя настоящий руль был прямо перед ним. Но насколько туп вопрос, настолько нелеп и ответ.

— Или, может быть, вас интересует, как часто в меня врезаются горбато-ушастые «Запорожцы»? Могу успокоить: до сих пор ни единого случая. Ни единого. Иногда даже хочется, чтобы… но они почему-то все проезжают мимо.

Тимоха засмеялся:

— Ну, вот, считайте, сподобились… Да я просто никогда раньше «шестисотого» не видел. Только слышал, читал… Вот думал иногда, кто же на таких ездит — уж больно дорогая машина-то! Не дай Бог разобьёшь — всю жизнь не расплатиться.

Теперь засмеялся мужик.

— Понимаю, — сказал он всё так же ласково и терпеливо, — понимаю. Я тоже никак не думал, что меня занесёт сюда, в лужу, в самый неподходящий момент. Дай, думаю, сверну к лесу, шишек наберу, детство вспомню. Опять-таки поля, простор, осень в русской деревне… Романтики захотелось, тонкости чувств. Вот и попался. Заманила мать-Россия, да кинула. Здесь, представьте, даже мобильный телефон не работает, какая-то теневая зона, не могу вызвать помощь…