К счастью, меня уплотняли достаточно часто, и я научился открывать шкафчики изнутри. Я расслабился, пока стук мяча не затих, и освободился. Таб хныкал в соседнем шкафчике, и нельзя сказать, что я его осуждал. Он был крупным, и в соответствии с законами физики его не так-то просто было оттуда извлечь. Сначала я велел ему слегка стукнуть по замку. Потом чуть подождал, потому что сквозь отверстия в шкафчике несся сплошной поток ругательств. Прозвенел звонок. Я вздохнул. Теперь мы еще и опоздаем.

Десять минут спустя мы приходили в себя в мужском туалете. Ни один из нас не собирался опаздывать на урок, да еще и войти с окровавленными губами и локтями. Поэтому мы тщательно промыли раны холодной водой и залепили их кусочками колючих полотенец из коричневой бумаги.

– Эти полотенца годятся только для скота, – сказал Таб. Он нырнул в кабинку и вернулся со скомканной в кулаке туалетной бумагой. Таб приложил бумагу к ободранному локтю. – Ну вот, теперь я получил должный уход. Это что, санаторий? Мы в санатории? Где делают пилинг с солью? А эротический массаж горячими камнями? Дживс, каков наш распорядок?

Я выдавил улыбку и тут же поморщился. На скуле виднелся синяк. Я перебрал способы скрыть его от папы. Солнечные очки не по размеру? Лихо повязанный шарф? Замысловатый грим? Когда моей безопасности что-то угрожает, папа ведет себя нерационально.

Таб наклонился к зеркалу и нахмурился. Хотел бы я сказать, как он красив внутренне, потому что в таком случае при виде внутренностей Таба хирурги попадали бы в обморок. Человек сообразительный назвал бы Тобиаса Дершовица пухленьким, а дипломатичный – здоровяком. На самом же деле он был жирным, и с этого его проблемы только начинались. Его волосы походили на густую рыжую отбившуюся от рук живую изгородь. Лицо усеивали веснушки, которые придавали ему сходство с переросшим грудничком. А в довершение всего – брекеты – чудеса современных пыток: каждый зуб пересекала стальная проволока с десятком серебристых креплений. Когда Таб говорил, скобки щелкали так, что казалось, полетят искры. Но, по крайней мере, он был высоким, чего не скажешь обо мне. Он стоял перед зеркалом, прямой как столб, словно поправлял военную форму, а потом оглядел туалет, чтобы убедиться, что мы одни.

– Вот, гляди, – он сунул руку под рубашку и достал из-под мышки самую потную в мире пятидолларовую купюру. Он протянул ее так, будто я собирался ее приласкать. – У меня была с собой пятерка! Этот осел просто не знал, где искать!

– Ты держался молодцом, Таб.

– Я знаю, ясно?

Он хихикнул, свернул купюру и снова засунул ее под мышку.

Натягивая рубашку обратно на живот, он вдруг перестал ухмыляться. Таб был мастером кунг-фу, когда речь шла о том, как прикрыть нанесенные обиды шуткой. Но бывали мгновения, когда запал кончался и Таб признавал, хотя бы на секунду, горькую правду. А правда заключалась в том, что засунутая под мышку липкая пятерка для него была близка к победе.

Я нажал на кнопку автоматической сушилки для рук, чтобы заглушить свой вопрос.

– Ты плакал?

– Неа. Не в этот раз. – Он помолчал и пожал плечами. – Совсем немножко.

Молчание затянулось надолго. Старина Таб знал, как это исправить. Он отхаркался и плюнул в писсуар. Потом похлопал меня по спине и направился к двери. Я на секунду замешкался, наблюдая, как растворяется в чьей-то моче кровавый комок соплей. Как многое это говорит о нашей жизни, подумал я. Последовав за Табом наружу, я заставил себя не оглядываться. Но мог бы поклясться, что из канализации, откуда-то из-под кафельного пола, донеслось рычание.

Математика меня доконает. Я всегда это знал. По всем остальным предметам я учился не хуже одноклассников, но знаки умножения и деления пронзали мой мозг как штыки. К тому же в ту пятницу миссис Пинктон была в дурном настроении. Староста класса прочитала объявление и не могла скрыть свою радость в предвкушении фестиваля Палой листвы, Шекспира на поле, игры против команды «Жеребята Коннерсвиля» и торжественного открытия долгожданного большого экрана. Все это вывело Пинктон из себя.

– Спортивное табло, – проворчала она. – А как насчет лабораторных горелок взамен старых и опасных? Новых калькуляторов для вычислений? Wi-Fi, чтобы действительно работал? Кто-нибудь из вас видел свиных зародышей, которых препарируют на уроках анатомии? Половина деформировалась, а другая половина выглядит как перемороженное мясо.

Конечно, она права. Приоритеты школы лучше всего выражали звуки двумя этажами ниже: ХЛОП, ХЛОП, ХЛОП. Точка зрения миссис Пинктон могла бы расположить к ней неудачников вроде меня, если бы она не вымещала свое раздражение на учениках. Я мог надеяться лишь на то, что кровопускание будет медленным и мне кое-как удастся закончить семестр. Миссис Пинктон целую неделю напоминала, что для этого на контрольной в следующую пятницу я должен набрать 88 %.

Публичное унижение было важной частью психоза миссис Пинктон. Не теряя времени, она вызвала к доске несколько жертв, на которых набросился батальон камикадзе в виде квадратных уравнений. Я спрятался за учебником, воображая, что мой явный страх полностью утонул в заклинаниях текста. Тридцать пять минут это работало, но я не мог устоять, чтобы не высунуться из-за кромки книги. В конце концов, у доски стояла Клэр Фонтейн, и этого я не мог пропустить.

Все, что делает Клэр, достойно воспроизведения в замедленном темпе, и математика не исключение. Мел взмывал вверх и порхал вниз. Ее свитер с катышками растягивался то в одну сторону, то в другую. Она закинула длинные черные волосы за ухо, и на них осталось прелестное пятно белой пыли.

Мне она казалась прекрасной, хотя в классическом понимании такой не была. Популярные девочки сказали бы, что она недостаточно костлява. Они также отметили бы, что она не пользуется косметикой и не пытается укротить волосы. А ее одежда – ну что сказать про ее одежду? Она не носила сексуальные сапоги до колен, а вместо них надевала ботинки до лодыжки на резиновой подошве, подходящие для походов. Ее одежда не имела определенного стиля и казалась найденной в военных запасниках: набор курток цвета гороха, песочного цвета юбок и брюк с многочисленными карманами – все это выглядело так, словно побывало в настоящих сражениях Второй мировой. А берет, который она носила до и после школы, был не вариацией «поглядите-на-меня-я-француженка», а в стиле «я-вторгнусь-в-твою-страну-и-стану-новым-диктатором».

Только один предмет нарушал целостность образа – ярко-розовый девчачий рюкзак, на котором необъяснимым образом не было ни единой вызывающей заплатки, ни единой отметины от фломастера. Большинство считали, что безупречный рюкзак даже делал ее еще более странной. А для меня это просто значило, что ей плевать. Хороший рюкзак – это просто хороший рюкзак.

Но все это не означало, что она не женственна. Уж поверьте, совсем наоборот. Просто в ней было и кое-что еще. Хотя она училась в нашей школе всего один семестр, всем было очевидно, что в ее жизни многое происходит. Школьные заправилы считали это нарушением правил, но она, похоже, не знала о правилах, может, потому что была не из Калифорнии. Она приехала с другого конца океана. Ах да, забыл об этом сказать. Клэр Фонтейн приехала из Британии. Именно так – и говорила она с акцентом. Думаю, теперь вы получили о ней представление.

Могу еще сказать, что европейцы явно превосходят нас в математике. Это единственное объяснение тому, как Клэр щелкала уравнения. Мел в ее кулаке превращался в пыль. Когда она закончила – а она никогда не ошибалась, то вбила в конце уравнения точку, будто завершила предложение.

– Пунктуация необязательна, – заявила Пинктон. – Но хорошая работа, Клэр.

Пинктон выдохнула, словно только что пригвоздила противника. Вытерев доску, она написала новую строку тарабарщины и окинула взглядом класс в поисках следующей жертвы.

– Осталось время для еще одного. Есть добровольцы? Это так по-американски.

Я наклонил голову, чтобы казаться еще более погруженным в учебник, взгляд Пинктон скользнул мимо, и я ощутил прилив гордости своим поведением. А потом катастрофа. Клэр вышагивала обратно к своей парте, отряхивая перед собой испачканные мелом руки, и выглядела при этом будто выходящая из дыма рок-звезда – и вдруг посмотрела в мою сторону. Я, конечно, бросил на нее влюбленный взгляд. Ее губы изогнулись в кривоватую улыбку.