У школы выстроились в ряд тыквы. Перед тем как автобус резко остановился, так что меня чуть не вывернуло, я насчитал сорок одну. Коробки с завтраками и учебники посыпались на грязный пол, ребята встали на четвереньки, чтобы подхватить сбежавшие термосы и карандаши. Я откинулся на сиденье и уставился на вывеску перед школой Сан-Бернардино.

В Сан-Бернардино невозможно вырасти, чтобы фестиваль Палой листвы тем или иным образом не запечатлелся в памяти. Может, ты нарядишься принцессой или роботом на детский праздник. Или вызовешься помогать родителям вытирать залитые сиропом столы во время Пира Оладий. Фестиваль берет начало в довольно забавной истории о том, как кого-то изгнали, но я вечно забываю, кто кого изгнал и почему.

Но это не важно, потому что со временем фестиваль превратился для горожан в способ продать друг другу всякую ерунду. Целую неделю повсюду стояли лотки с поделками местных мастеров, явно переоцененными, стойки с никому не нужной одеждой по сниженным ценам, устраивались бесплатные концерты на эстраде в парке, а продавцы машин, рестораны и страховщики делали особые предложения. Заканчивалось все именно здесь, в школе Сан-Бернардино, большим футбольным матчем, а после него – шекспировской пьесой в сокращенной постановке, прямо на том же поле. И спорт, и культура в одном месте, даже не нужно откладывать хот-дог с сыром и острым чили.

В этом году стадион наверняка будет заполнен до отказа, и не только потому, что наша команда непобедима. К западу от школы находилось мемориальное поле Гарри Дж. Бликера, типичное поле с воротами и прожекторами, с многочисленными закутками, где ребята могли тайком распивать пиво и тискать девчонок. В следующую пятницу, однако, на стадионе впервые включат до нелепого огромный экран, который уже много недель стоял в упаковке, пока рабочие завершали монтаж. Этим утром они уже были наверху, на высоких лесах, поправляя каски.

Дурацкий фестиваль, на который мне было совершенно плевать, начинался в субботу, на следующий день, а это означало, что сейчас – последние драгоценные часы, когда все как безумные разукрашивают город в его официальные цвета – красный и белый. Для ребят вроде меня – плохих спортсменов или актеров, да и вообще, если честно, ничем не выдающихся – это было худшее время года.

Я спрыгнул из автобуса последним, но не успел дойти до тротуара, как со стороны главного входа на меня налетел один знакомый парень из тех, кто за обедом сидит за худшим столом. Он вцепился в меня, чтобы затормозить. Мы качнулись, словно в танце. Он ткнул пальцем в сторону школы.

– Таб… – выдохнул он. – В Пещере трофеев.

Больше ему ничего не нужно было прибавлять. Если в школе имелся уголок, пригодный для самых гнусных стычек, то это Пещера трофеев – коридор на третьем этаже, где хранилась школьная коллекция призов. Когда-то здесь располагались классы по французскому и немецкому, но эти факультативы отменили. Лампы дневного света перегорели или их прикрыли тряпками, и коридор превратился в мрачный тоннель зла, который стоило избегать всеми силами, даже ценой опоздания в класс, даже если пришлось бы еще целый урок терпеть полный мочевой пузырь. Время от времени оттуда доносились всхлипы какого-нибудь младшеклассника, получающего свою первую (или четырнадцатую) взбучку.

Некоторым ребятам не повезло – их шкафчики располагались в этой камере пыток. Тобиас (Табби) Д., мой лучший друг, был одним из таких про́клятых.

Еще не добежав до Пещеры трофеев, я уже опознал обидчика. По коридору раскатывалось ритмичное ХЛОП, ХЛОП – фирменный звук Стива Йоргенсена-Уорнера. Куда бы ни пошел Стив, он постоянно стучал по баскетбольному мячу. В класс, в столовую, в туалет, на парковку. Некоторые учителя, главным образом по физкультуре, даже позволяли ему стучать по мячу в классе, чтобы Стив мог сосредоточиться на учебе, пока его одноклассники молча стискивают зубы в раздражении.

Стив явно не был одним из многих. Ведь он был капитаном баскетбольной команды. И лучшим нападающим в команде по футболу. Но это еще не всё. Он обладал на удивление странной привлекательностью – глаза слишком маленькие, а нос вздернутый, как у хрюшки, жутко косматый и с похожими на клыки зубами. Но все же каким-то образом эта комбинация оказывала завораживающее воздействие. Его неестественно мускулистое тело и странная манера говорить – решительно и вежливо, словно у иностранца, выучившегося английскому в школе, – завершали необычный облик. Трудно найти второго такого человека, как Стив Йоргенсен-Уорнер. Но учителя не знали, что и более жестокого человека тоже не сыскать.

Уже собралась толпа. Я подпрыгнул на цыпочках и увидел стоящего на коленях Таба, его веснушчатое лицо покраснело, он глотал ртом воздух, а шею сжимала рука. Левая. Правой рукой Стив продолжал стучать по мячу, одновременно болтая с товарищами по команде. Я протиснулся через толпу. С нижней губы Таба свисала струйка слюны, он вцепился зубами в бицепс Стива.

– Воздуха, – прохрипел Таб. – Мне… нужен… воздух… не могу… дышать…

Стив извинился перед приятелями за то, что вынужден прервать милую беседу, и обратил внимание на толстяка, извивавшегося в его хватке. В каждой сверкающей медали, чемпионском кубке и обрамленной в рамку фотографии подростков в одинаковых спортивных костюмах как в кривом зеркале отражалось лицо Таба, и каждый из подростков на фотографии выглядел счастливее и крепче моего хрипящего лучшего друга.

ХЛОП, ХЛОП, ХЛОП, ХЛОП.

Клыкастая ухмылка Стива никогда не меняла его взгляд.

– Ты знаешь правила, Табби. Пять баксов в день. Сожалею, если плохо объяснил.

– Ты… объяснил… предельно… ясно…

– Пять баксов – это со скидкой. Лучшего предложения тебе не найти.

– Вчера… я дал… тебе… все… что было…

– Тогда почему бы тебе не извиниться?

– Горло… сдавил… Говорить… трудно…

– «Прости» – это такое короткое слово. Почему бы просто его не сказать?

– Прости…

– Звучит почти искренне, Табби. Извинения принимаются. Просто отыщи пять баксов к концу дня, и мы забудем о дальнейших спорах. До следующего раза, разумеется.

Я бы отдал все, чтобы оказаться тем парнем, кто мог бы прорваться сквозь толпу и оттолкнуть Стива от моего друга. Но эти фантазии прикончили бы нас обоих. По правде говоря, я стал пробираться в противоположном направлении, но остальные напирали, так что я споткнулся. К своему ужасу, я растянулся на спине, рухнув прямо в пыточный круг.

Стив сощурился на меня глазами-пуговками. Он выпустил Таба, и тот шлепнулся на пол в лужицу собственной слюны. Стив повернулся. Стук мяча замедлился до ритма китового сердца, который мы слушали на уроке биологии. Время тоже замедлилось. Я ощущал себя спортсменом, на веки вечные запертым в витрину с призами.

– Ага, Старджес, – произнес Стив. – Ты тоже хочешь поучаствовать? Отличная новость.

За многие годы я получил свою долю издевательств со стороны Стива Йоргенсена-Уорнера, начались они в третьем классе с легендарного выкручивания рук под названием «Индийский огонь», дошло и до вывихнутого запястья, после того как я «споткнулся» на ступеньках у заднего входа в школу. Все избиения происходили не потому, что я в чем-то провинился. Даже застывший в позе эмбриона Таб выглядел напуганным.

– Ух ты, – сказал я с пола. – Мне пора в класс. Всем пора в классы. Разве нет? То есть разве сейчас не начало урока? Да?

Моя бессмысленная болтовня разнеслась по Пещере трофеев.

ХЛОП, ХЛОП! Мяч зазвучал с воодушевлением. Он предсказывал настроение хозяина почище собачьего хвоста. По лицу Стива расплылась сияющая улыбка, он приблизился ко мне вместе с мячом, проводя его за спиной и между ног. Парень был в своей стихии. Окажись здесь баскетбольное кольцо, он бы забросил мяч туда.

Но все же нам удалось легко отделаться. Мы оба прошли через остроумную процедуру под названием «Уплотнение мусора», когда засовывают в шкафчик, слишком маленький для того, чтобы вместить подростка, и несколько раз стукают дверью, пока ты все же каким-то образом туда не влезешь. Это причиняет больше боли, чем кажется. Крючки для одежды впиваются в голову, острые углы оставляют синяки на плечах, а если тебе хватает глупости сопротивляться хлопающей двери, то можно и палец сломать. Я видел такое.