Элоиза молчала. Выражение ее лица было таким, будто я сказал что-то смешное, но смеяться она не будет, потому что это вдобавок еще и противно, и обидно для нее лично. — Да, вот еще! – вскрикнул я, радуясь, что смог вспомнить. – Партизаны! Ну конечно! Пар-ти-за-ны! Партизаны, белорусские сыны! И еще – МАЗ и МТЗ! Тракторы «Беларусь». Еще универмаг «Беларусь», я рядом с ним жил. — А что такое Беларусь? – спросила Элоиза.

Я подумал. В голове не было никакого ответа. Только какой-то нагловатый голос какого-то мартовского кота тянул: «Рооооодина мооя, Белоруууссиия». Среди бескрайних полей пшеницы склоняли головы васильки. Хмурил каменные брови суровый защитник Брестской крепости – все это вроде было каким-то образом связано с той воображаемой Беларусью, но ничего внятного о ней не сообщало. — Ну, может быть, была такая историческая область в России, – пробовал угадать я, внимательно следя за выражением лица хозяйки. Лицо исказилось. – Даже, может быть, не область, а целое государство. Держава такая. Огроомная, – я растягивал слова, отслеживая ее реакцию. Про государство ей больше не нравилось, и я развил свою мысль. – Может быть даже целая империя, знаете, во времена пирамид и фараонов. Тут Сварог не выдержал и заржал в голос. Церемониймейстер молчал, поэтому его реакция для меня оставалась неясной. — Видишь, за кого твои ребята гибнут, Рог? – блеснула глазами Элоиза. Выражение откровенного отвращения на ее лице меня пугало. — Но в чем я ошибся? – с искренним удивлением спросил я. — Слушай! – воскликнула она, схватив меня за руку. Да, она положила свою горячую тонкую ладонь на мою. Чу Линь от такого панибратства должен был сознание потерять. – Слушай! Это наша общая боль, поэтому говорить об этом мы не любим. Была страна. Красота которой… — она замолкла и повернула лицо к огню. Мне показалось, что я заметил, как в глазах ее что-то блеснуло и быстро-быстро скатилось по щеке. – Прекрасная страна. Была история. История воинов и героев. История людей, а не червяков. Была культура. Которой больше не существует. Были замки и дворцы, костелы со звонницами, звук которых отражался в уединенных озерах. Была мова. Наша мова, Сергей. Мы на ней говорили. Мы с тобой. Когда были белорусами.

Я услышал, как Сварог хлюпнул носом. Один шморг, который пронесся эхом по комнате. Люди, которые погибают и убивают других, жестокие и способные на необъяснимую кровожадность, порой становятся удивительно сентиментальными, когда речь заходит об их идеалах. Я стал лучше понимать Сварога. — Всего этого больше не существует. За мову сначала брали на улице. При официальном ее статусе государственного средства коммуникации. Когда милиционеры слышали, что человек говорит не по-русски, подходили и забирали. По статье за мелкое хулиганство. «Махал руками, ругался матом», — писали в постановлениях судов. Потом лишили возможности учиться на мове. Потом объявили ее наркотиком и уничтожили все книги. Я очумело молчал. Перед тем как убрать свою руку, хозяйка еще раз сжала мою. И спросила, с издевкой: — А ты, дурак, думал, что мы тут наркотиками торгуем?

Белорусская культура? Нет, не слышал! Белорусская литература? А вам самим не смешно? Белорусское государство? Ну да, несколько месяцев в 1918 году, под немецкой крышей. Потом пришли советы. Было еще что-то непонятное с 1991 года, Времена Скорби, но довольно скоро после них пришли китайцы. И навели, наконец, порядок.

Я не специалист по истории болот, но кое-что рассказать могу. Ну да, было какое-то Союзное государство Северо-Западных территорий и России. Говорят, что тут, в Минске, был распространен какой-то смешной диалект, состоящий из искаженных лексем русского и польского языков. Какая страна, такой и язык, а чо?

На диалекте болтали змагары и возрожденцы, то есть — потенциальные эмигранты, потенциальные рабочие, занятые в производстве магнитиков на холодильник. Все остальные стремились к чистоте русского языка и русской нации. Пушкин, «Любэ», Стас Михайлов, Земфира, Верка Сердючка. Еще были какие-то крайние националисты. Пиво «Оливария», берцы, хаки, фа, антифа. Слава нации – смерть врагам. Но враги тут исторически составляют этническое большинство, поэтому националисты постепенно исчезли, будто бабочки, объявившие войну воробьям.

Потом Россия пригласила в торговый союз Китай, чтобы вместе противостоять беспринципному загнивающему Западу. Примерно лет через пять после этого никакой России уже не было, только Китай. Для того провинциального минского диалекта не осталось на геополитической карте континента. Местная молодежь, стремящаяся к ценностной нише «city intellectual» или «upper middle», учила китайский язык. Все остальные – прекрасно обходились и литературным русским.

Вы спрашиваете о культуре? Что ж, о культуре у меня следующие соображения. Китайцы подражают японцам. Смотрят японское аниме, одеваются как японцы, растят длинные волосы, как японцы. Покупают все эти странные японские игрушки: покемоны, шимаджиро[29], ракобо[30], чебурашки. Все время демонстрируют болезненный японский dedication. Повсюду вешают флажки и стикеры с девизами. При этом киотский менеджер со скином «поднять продажи Минамото к концу года» на рабочем планшете выглядит внятно и по-настоящему, а китаец с наклейкой «хочу хорошо заработать к следующему циклу Луны» на стене кухни, на которой он сортирует куриные потроха, выглядит как фейк и карикатура. Ведь уже по тому, как он работает, без страсти, с ленцой, заметно, что ему этих куриц потрошить до конца жизни. Как вариант – чистить рыбу (скачок по карьерной лестнице). И надеяться, что флажок «хочу хорошо заработать к следующему циклу Луны» когда-нибудь подействует.

Китайцы пьют не такой качественный зеленый чай, как японцы, но, черт побери, с такими же медитативными лицами, как японцы. Они даже могут провести чайную церемонию, во время которой с покерфейсом будут подсчитывать свои доходы за месяц, в отличие от японцев, которые целиком отдаются процессу приготовления и употребления чая.

Но мы, русские, еще хуже. Мы подражаем китайцам, потому что китайцы нам ближе и понятней. Мы думаем, что китайцы – задумчиво-загадочны и преданы своему делу. Не понимая, что мы видим только отражение отражения. Мы в культурной жопе, причем эта жопа – не наша, а китайская. А вы говорите, «белорусская культура»!

Я сидел молча и пытался осознать услышанное. Мова, наркотики, триады, Госнаркоконтроль — все это лихорадочно крутилось в голове. — Хочешь липового отвара? – спросила Элоиза. — А что это? – я никогда не слышал о таком напитке. — Это то, что пили тут во времена, когда китайцы наслаждались зеленым и красным чаем.

Хозяйка взяла большой медный чайник и поставила его на огонь. — Не надо! — остановила она Мастера благовоний, который бросился ей помогать. — Не надо, Чу Линь! Я знаю, что на аудиенции у каждого есть свои церемониальные обязанности, и твои состоят в том, чтобы готовить чай для гостя. Но это, во-первых, не чай. Во-вторых, у нас тут, на этой земле, свои понятия о гостеприимстве. И позволь же мне заварить липовый цвет самой. Чу Линь поднес Элоизе большой серебряный ларец с сухими желтыми соцветиями. Она щедро бросила в чайник сразу несколько жменей. Я тем временем нашел в сказанном Элоизой противоречие: — Погодите. Но «приход» от свертков действительно есть. И он – сильный. Если бы его не было, никто не покупал бы мову. — Может быть, может быть, – пожала плечами хозяйка. – Мы с Рогом всю жизнь только на мове и разговариваем. И поэтому никакого помутнения сознания при прочтении текстов не ощущали. — Но откуда же этот психоделический эффект, если мова, как вы говорите, раньше была не чем иным, как нашим родным языком? Элоиза снова заговорила с сильным чувством: — А ты попробуй навязать нации другой языковой порядок и полностью запретить исконные слова родного языка. Мову, на которой была взращена нация. Слова песен, которыми убаюкивала тебя в коляске мать. После этого дай родиться и повзрослеть совсем без мовы одному поколению. И вот этому поколению без родины и корней, продай фрагменты родных текстов за деньги, из-под полы, с угрозой лишения свободы на 10 лет «за наркотики». «Кайф» возникнет сам собой, от столкновения сознания с тем кодом, по которому структурировано бессознательное. Я не понял слова «бессознательное», поэтому решил промолчать. Элоиза, подумав, решила уточнить: — Ни в одном месте на земле не ставили настолько варварских экспериментов. Даже в Ирландии времен правления английской администрации, даже на Шри-Ланке! Никто и никогда не ставил задачу полного уничтожения слов. А поэтому – кто его знает! Если бы англичанам запретили говорить по-английски и этот запрет длился бы на протяжении жизни целого поколения, возможно, следующее поколение начало бы переться от английского языка, как от наркотического стаффа.