В какой степени могли бы мы рассчитывать на эти другие партии? Я постоянно поддерживаю контакт со многими из них. Они заигрывают со мной, так как знают о моих тесных связях со Смольным; не раз группа правых эсеров и меньшевиков просила меня выступить с сообщением о положении союзников и о внешней политике, которую, на мой взгляд, должно выработать Учредительное собрание. До сего времени я откладывал это выступление. В частных разговорах я всеми силами борюсь против распространенного среди эсеров и эсдеков мнения, что в случае срыва брестских переговоров Учредительное собрание должно немедленно попытаться их возобновить. Те их них, с кем я встречаюсь, по сути, — не устаю повторять, — занимают по сравнению с большевиками бесконечно более капитулянтскую позицию. Они куда охотнее, чем большевики, пойдут на уступки по вопросам о Курляндии, о Литве, о Польше и т. д. о праве наций на самоопределение, о разоружении и т. д.

Они выступят против нас, как только мы поддержим большевиков или любую другую партию, решившую возобновить военные действия.

Дорогой друг,

Совет Народных Комиссаров подготавливает постановления о скорейшей реорганизации армии. Они уточняются — в сторону создания армии добровольцев с высоким жалованьем, образуемой путем отбора лучших элементов из нынешней армии и вербовки еще не мобилизованных граждан.

1. Организация частей прикрытия, формируемых главным образом из фронтовых и тыловых единиц и образующих костяк непосредственной обороны, под прикрытием которой сможет осуществляться демобилизация разложившихся частей.

2. Организация новых частей из мобилизованных гражданских лиц, в короткие сроки обученных в тыловых лагерях, и более опытных бойцов — солдат, красногвардейцев, матросов и т. д. Организация должна быть закончена в три-четыре месяца, под прикрытием русской зимы.

Уже несколько недель я тороплю моих друзей из Смольного начать действовать в этом направлении. Пока никаких существенных практических результатов добиться мне не удалось. Однако ход переговоров заставляет предполагать возможность революционной войны. Троцкий безоговорочно верит в то, что большевики сумеют справиться с этой гигантской задачей. Он из тех, кто никогда не сомневается. Революцию, как он говорит, нельзя победить.

«Народ, который совершил революцию, сумеет пойти на смерть, защищая ее и вместе с ней европейскую социальную революцию, ибо русские предоставят новую армию в распоряжение пролетариев, которые захотят взять власть в свои руки».

Я остерегаюсь рассеивать иллюзии большевиков, и к тому же только будущее скажет, в какой мере их надежды преувеличены.

Людям, как они, перед которыми дел — непочатый край, нужно видеть работу. А когда она готова, соответствует общим, расплывчатым и потому не очень жестким указаниям, какие дают большевики, умелый исполнитель без труда сможет отстоять свои взгляды.

Если бы союзнические миссии были использованы таким образом, они стали более чем помощниками — техническими руководителями, к мнению которых, к величайшему благу России и Антанты, чаще всего прислушивались бы.

Эта важная роль еще может быть сыграна. Об этом нас просили в Смольном вчера. И попросят еще, когда конфликт, столь неуместно возникший между большевиками и миссией, будет исчерпан. Нужно признать, что в этом инциденте наиболее серьезные ошибки допущены с нашей стороны. Если бы в результате нас изгнали из России, против нас оказались бы все рассудительные русские — есть таких несколько — и все эмоциональные — а такие русские все. Во всех странах считается недопустимым подстрекательство к заговору и активному вмешательству во внутриполитическую борьбу. Поспешим же, не демонстрируя чрезмерного самолюбия, дать требуемые от нас объяснения и будем впредь избегать подобных ошибок.

Имея в виду реорганизацию армии, я передал в Смольный основную часть докладов Дюбуа-Крансе и Карно^{88} (хотя они и устарели, в них есть еще то, над чем стоит подумать реорганизаторам русской армии). С другой стороны, хотелось бы, чтобы союзники публично отреагировали на заявления Троцкого о возобновлении военных действий и официально объявили, что мы готовы поддержать новое решение большевиков о защите революционных целей в войне, которые должны быть, по сути, приняты всеми западными демократиями.

Дорогой друг,

Завтра вместе с русской делегацией в Брест-Литовск предполагает ехать Троцкий. Он хочет обсудить вопрос о месте проведения переговоров (нейтральная территория), по которому, он думает, дело не дойдет до разрыва. Кроме того, он хочет лично оценить действительные намерения австро-германской делегации, в порядочность которой он ни капли не верит. Он надеется, наконец, на месте нащупать настроение германского общественного мнения. Его поездка будет, вероятно, короткой. Кроме того, отдохнуть на несколько дней в Финляндию уезжает Ленин^{89}. Вот мы и остались без диктатора.

Троцкий берет в Брест Радека. Он верит в его чрезвычайно живой ум, в его политическую честность и убежден, что непримиримость и принципиальность энергичного и пылкого Радека взбодрят более спокойных и мягких Иоффе, Каменева и других русских делегатов. Участие Радека, австрийского подданного, левого социал-демократа, в брестских переговорах, очевидно, вызовет возмущение делегаций противника.

Я попытался умерить то очень сильное и опасное для нас впечатление, которое произвели на Троцкого сведения, полученные в последние дни из Франции и Англии и, вероятно, подброшенные, скорее даже подготовленные австро-германской делегацией, находящейся в настоящее время в Петрограде. Троцкий считает, что между союзниками и Германией официально начаты сепаратные мирные переговоры. Он рассуждает так: союзники, признающие невозможность добиться победы, решили воспользоваться слабостью России, чтобы заключить мир за ее счет и пожертвовать восточными народами, включая Румынию, объяснив затем этот отказ от своих принципов ссылками на предательство большевиков.

Я ответил Троцкому, что если союзники не хотят участвовать во всеобщих переговорах, они, должно быть, еще меньше думают о заключении сепаратных сделок. Очевидно, что если бы Антанта действительно вела параллельные и сепаратные переговоры с Центральными империями, — то есть велись бы одновременно, с одной стороны, русско-германские и, с другой — франко-германские переговоры, — она бы сыграла на руку Германии, которая, опираясь то на одних, то на других, обеспечила бы себе легкий успех и там и там.

Ясно также и то, что союзники, по крайней мере, если они не признают себя побежденными, не могут позволить Германии обеспечить себя на востоке территориальными аннексиями и экономическими преимуществами, которые в более или менее короткий срок дадут ей возможность победить и уничтожить Западную Европу.

Мои аргументы задели Троцкого. Но не убедили. Я считаю, что подобное состояние духа опасно для нас, потому что опасение, что сепаратный мир может быть заключен за счет России, может подтолкнуть русскую делегацию к ненужным уступкам. Троцкий, кстати, заверил меня, что даже если союзники предадут Россию (такая точка зрения может казаться на Западе парадоксом), русские не предадут революцию и будут следовать своим принципам.

Мне бы очень хотелось, чтобы конкретные заявления союзнических правительств доказали большевикам, что их опасения беспочвенны.

Я добился от Троцкого обещания, что он примет Шарля Дюма. Встреча была назначена на вчера. Инцидент с французской миссией настроил его отложить эту встречу. В связи с его отъездом в Брест она откладывается еще. Жаль. Я долго беседовал с Дюма^{90}, показал ему кое-какие из моих ежедневных записей. Он уже слышал объяснения нашего посла. Он мог судить, сравнивать, и я знаю, чью сторону он занял. Я был, кстати, в этом совершенно уверен.