– Да, дитя мое?

– Хочу сказать вам кое-что по секрету. – Она приподняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. – Мне и в самом деле понравилось.

Рансмайер улыбнулся:

– Вот видишь. Я в этом не сомневался.

– Да, мне понравилось. Потому что, слушая ваши жалкие стоны, я представляла, как вы будете извиваться на эшафоте, когда мой отец начнет ломать вам кости. Начиная с ног, очень медленно, одну косточку за другой.

Рансмайер на мгновение оторопел, а потом язвительно рассмеялся:

– Ты, видно, так и не поняла, девочка. Теперь мы здесь новые хозяева! Если твой отец, этот старый пьяница, когда-нибудь вернется в Шонгау, мастер Ганс вздернет его за непослушание, как какого-нибудь бродягу. Палач на эшафоте – вот будет зрелище! Эта казнь станет нашим первым актом, и народ за это нас полюбит.

– Это вас казнят! – прошипела Барбара. – Еще не все потеряно. Магдалена отправилась в Обераммергау с письмом для Лехнера! Пройдет совсем немного времени, и секретарь вернется в город.

Она торжествующе смотрела на Рансмайера. Вообще-то Барбара хотела оставить эти сведения при себе, но теперь, перед лицом скорой смерти, ей было все равно.

– И тогда ваш никчемный заговор пойдет прахом! – продолжала дочь палача. – Не важно, что вы со мной сделаете, – ваша песенка спета!

– Магдалена с письмом…

Мгновение Рансмайер казался до того растерянным, что лишился дара речи. Но затем отреагировал совсем иначе, чем ожидала Барбара. Он рассмеялся. Громко и визгливо, как женщина.

Прошло какое-то время, прежде чем Рансмайер смог успокоиться.

– Это… это уж слишком, – проговорил он и вытер выступившие слезы. – Теперь-то это письмо не имеет никакого значения, ведь с минуты на минуту распустят городской Совет и Бюхнер станет полновластным хозяином. Но пару дней назад… да, оно, возможно, сыграло бы роль. Впрочем, я тут выяснил, что упомянутое письмо так и не дошло до Обераммергау.

– Не… дошло? – Барбара старалась сохранять самообладание. Доктор, конечно, выдумывал. – Кто вам сказал такое?

Рансмайер злорадно улыбнулся, лицо его скривила гримаса.

– Что ж, у меня для тебя последняя новость, Барбара. Я хотел придержать ее до последнего и полагаю, что теперь самое время ею поделиться.

Он наклонился к самому ее уху и прошептал:

– Это письмо так и не попало в Обераммергау, потому что твоя сестра туда не добралась. Тиролец рассказал мне об этом. Он утопил твою сестру в Аммере, как вшивую кошку… Ну вот, проболтался. – Рансмайер прикрыл рот ладонью и хихикнул. – Мои соболезнования, девочка. Как мне сказали, твоя сестра умирала с протяжным криком, прежде чем скрылась под водой.

Барбара почувствовала, как ее окутывает темная пелена.

Магдалена… Утопил, как вшивую кошку…

Только теперь ей вспомнилась фраза, которую тиролец обронил на старом кладбище, и по телу ее пробежала дрожь.

Скольких еще мне придется прикончить, чтобы вы оставили нас в покое?

Барбара с трудом сглотнула. Слова с хрипом вырывались из груди:

– Моя сестра… она…

Рансмайер кивнул с ухмылкой. Он с явным наслаждением любовался ее ужасом.

– Старина Игнац еще два дня назад утопил ее в Аммере, недалеко от Сойена. Она, видимо, помешала ему при перегрузке соли. Поэтому от нее пришлось избавиться. – Доктор снова визгливо рассмеялся. – Вот превратности судьбы! Единственная женщина, которая могла спасти Шонгау, – презренная дочь палача… И она теперь покоится на дне Аммера!

Барбара раскрыла рот, готовая закричать, но Рансмайер вовремя заткнул ей рот.

– Спокойно, – проворковал он. – Скоро вы с нею встретитесь. Но прежде мы с тобой еще разок развлечемся.

Он принялся было спускать штаны, как вдруг сверху донесся яростный вопль. Доктор замер и прислушался.

– Черт возьми, это еще что такое? – прошипел он.

Рансмайер резко поднялся и поспешил к лестнице. С верхнего этажа послышались быстрые шаги, затем хлопнула дверь. Вопль прервался, потом стал громче, и через несколько секунд дверь в подвал распахнулась.

На пороге показался тиролец, он тяжело дышал и прижимал ладонь к правой щеке. Барбара видела, что между пальцами у него струится кровь.

– Чертов ублюдок! – закричал он. – Надо было сразу прикончить проклятого мальчишку.

– Что… что случилось? – с видимым беспокойством спросил Рансмайер.

– Этой мелюзге как-то удалось выпутаться из веревок! Я сказал ему, что его мать мертва, и он прямо обезумел. Буянил и рвался, как бешеная псина. Понятия не имею, как он сумел высвободиться.

У Рансмайера вытянулось лицо:

– Вы позволили ему сбежать?

– Черт, да он мне ухо откусил! Вот, сами посмотрите! – Тиролец убрал руку с окровавленной щеки. В том месте, где полагалось быть уху, висели лишь ошметки плоти. – Этот мальчишка точно зверь! Первый раз в жизни такое вижу!

– Вы позволили ему сбежать? – повторил Рансмайер, и голос его зазвучал еще визгливее. – Вы хоть понимаете, что это значит?

Тиролец отмахнулся:

– Успокойтесь. Вы же сами говорили, что собрание в самом разгаре. Власть в городе перейдет к Бюхнеру, а этому мальчишке никто не поверит. Чего же вы…

Его прервали треск и грохот, донесшиеся сверху. По всей вероятности, кто-то вышиб входную дверь. Вслед за этим дом заполнился топотом множества сапог.

– Какого черта… – начал тиролец.

Барбара из последних сил выплюнула грязную тряпку и закричала, как не кричала никогда в жизни, – громко и жалобно; она вложила в этот крик всю свою скорбь, всю ненависть. Она замолчала, только когда в подвал вломились несколько тяжеловооруженных солдат. За ними показался Якоб Шреефогль. Патриций тяжело дышал и вел за руку Пауля. Лицо у мальчика было перепачкано кровью тирольца, он с ненавистью смотрел на своих мучителей.

– Игра окончена, доктор Рансмайер! – просипел Шреефогль. Он дышал часто и прерывисто, бегать ему доводилось нечасто. – Шонгау снова принадлежит нам.

Патриций заботливо погладил Пауля по голове. Глаза у мальчика сверкали, как раскаленные угольки.

– Мальчик как раз бежал нам навстречу, – объяснил Шреефогль, немного придя в себя. – И по всей видимости, мы подоспели в нужный момент. Если б Штехлин вовремя не показала нам склад контрабандистов, Бюхнер был бы сейчас у власти. Но теперь Совет решил иначе. Мне поручено взять вас под арест и допросить. То, что нам здесь открылось, Совету, мягко говоря, придется не по душе. – Он дал знак солдатам. – Доктор Рансмайер, вы арестованы – по подозрению в контрабанде, государственной измене и… – патриций с отвращением взглянул на его расстегнутые штаны, – …прочих мерзких преступлениях. Чем обрекли себя на смерть, будем надеяться, долгую и мучительную. Да помилует Господь вашу душу.

Стражники занялись Рансмайером и тирольцем. Шреефогль между тем подошел к Барбаре и осторожно распутал веревки. И говорил при этом мягко, точно ребенку:

– Все будет хорошо, Барбара. Все будет хорошо. Все позади.

Где-то в темноте тикали громадные часы. Одновременно что-то размеренно билось Якобу в лоб.

«Карлики! – пронеслась у него мысль. – Колотят меня своими кирками! Ищут у меня в голове бриллианты и драгоценности!»

Его пронзила резкая боль, словно бы карлики наконец-то пробили ему череп. Голова раскалывалась, будто он трое суток пил без перерыва. Сознание прояснялось краткими вспышками воспоминаний, и Якоб понемногу возвращался к действительности.

Шахта… дети… рябой с пистолетом и розгой…

Снова что-то стукнулось ему в лоб. Палач с трудом открыл глаза. И тут же закрыл их, вскрикнув от боли и неожиданности, – капля упала ему точно в глаз. Куизль поморгал, чтобы стекла вода, после чего осторожно поднялся и огляделся.

Поначалу вокруг было темно, как прежде в его кошмарных видениях. Но через некоторое время Якоб стал различать в темноте некоторые очертания. Похоже, он находился где-то в недрах горы, в какой-то нише или небольшой полости. Пол был холодный и влажный, с низкого потолка свисали каменные сосульки, и с них непрестанно капала ледяная вода. Голова все еще гудела после удара, полученного от рябого. На правом глазу, похоже, запеклась кровь, Якоб едва мог открыть его. Но по крайней мере, он был жив.