В доме случайно нашелся такой человек, и после того как он подтвердил личность Грегори, дело пошло быстрее.

Позже Кларенс заметил, что Грегори вообще обладал необыкновенной способностью внушать доверие людям. Рослый, плечистый, с высокой грудью и красивым лицом, он вызывал симпатию и невольные улыбки даже у самых замученных и замордованных жизнью жен портовых рабочих.

У Грегори всё было снаружи — и радость, и гнев, и презрение, и жалость. Он сразу говорил всё, что думал, и шел прямо к цели. В представлении Кларенса он был самой полной противоположностью таким, как Докси или Бирн, которые больше заботились о том, чтобы скрыть свои мысли, а не высказать их.

С Даном Грегори рубил с плеча.

— Не хочешь говорить, — значит, и сдохнешь там, в порту. Неужели не жаль ребят, которые погибли?

После того, как Кларенс рассказал об обстоятельствах смерти Бенсона, Дан сдался.

— Ну ладно, — сказал он неуверенно. — Если дело дойдет до суда, я там расскажу кое-что.

Когда они вышли из дома, Грегори сказал:

— Хватит с него на первый случай. Потом он так разговорится, — не удержишь.

В этот вечер им не удалось попасть еще к кому-нибудь, но Кларенс видел, что борьба началась. План, составленный комитетом, заключался в том, чтобы, заручившись содействием большого числа грузчиков, разбить заговор молчания вокруг положения в порту и на открытом процессе предъявить банде Дзаватини обвинение в терроре и многочисленных убийствах. Хастон смотрел на это, как на первый шаг к организации в порту независимого от предпринимателей профсоюза, но для репортера и этой первой минимальной программы было достаточно. Дальше он не заглядывал.

Когда он прощался со своими новыми знакомыми, Грегори сказал:

— Завтра приходите сразу же, как кончите работу. Поедем опять по адресам.

С этого дня события следовали одно за другим с невероятной быстротой. Кларенс досиживал свое время в газете и ехал в профсоюз. Отсюда они вдвоем или втроем отправлялись к грузчикам в трущобные районы города. Появиться в порту пока еще было опасно, шайка могла заметить новых людей.

Количество адресов у них всё возрастало, так как присоединившиеся к движению грузчики называли новые имена.

В длинных вечерних беседах перед Кларенсом вставала новая Америка — «Америка ниже, чем 2000 в год»,[6] Он поразился тому, как многочисленна она была.

Особенно запомнилась репортеру одна из таких встреч на окраине города.

Условившись с хозяином комнаты — высоким сутулым грузчиком, с очками на длинном обветренном лице, что он тоже выступит на суде, когда «заварится каша», Кларенс и Грегори остались просто поговорить о жизни.

Они сидели вдвоем на старой железной кровати. Грузчик, фамилия которого была Кейн, устроился напротив них на толстом полене. Он рассказывал:

— Раньше я работал шофером, а теперь уже не могу, Глаза стали слабые. Вот я и попал в порт к Дзаватини. Заработки у нас не больше ста восьмидесяти в месяц. За квартиру, — он окинул взглядом сырую, с низким нависшим потолком комнату, — платим тридцать пять. На еду на всех четверых уходит пятьдесят. Это если ничего себе не позволять. Проезд на работу — туда и обратно — мне стоит четыре восемьдесят. А всё остальное банда забирает. Так что, если надо что-нибудь купить из одежды или на доктора деньги потратить, мы сразу начинаем голодать.

Двое его детей — мальчик лет десяти и девочка — двенадцати — стояли тут же, у стенки, во все глаза глядя на репортера и Грегори. У детей были испитые, старческие лица.

— А когда шофером работали, — спросил Кларенс, — всё-таки значительно лучше было?

Грузчик махнул рукой.

— Вот мы все американцы, а дети даже не знают, что такое телефон или ванная комната. Мы никогда не ходим в кино. И раньше не ходили, а теперь тем более. Никогда не слушаем радио и не читаем газет. То, что люди изобретают и придумывают хорошего, — всё не для нас.

Кларенс поманил к себе девочку. Та несмело подошла к нему.

— Ходишь в школу?

Девочка молчала. У нее был отсутствующий, пустой взгляд.

— Она не слышит, — пояснила жена грузчика, стоявшая тут же, в углу комнаты. — У нее дифтерит был, и с тех пор она не слышит.

— Но ведь так же она совсем глухой может остаться, — испуганно сказал репортер. — Надо лечить.

— Надо, — равнодушно согласилась женщина. — Только у нас денег нет. — Затем так же равнодушно она пояснила. — Она меня уже по губам понимает. А отца еще нет. Но потом привыкнет. Девочка слабо улыбнулась. Она догадалась, что речь идет о ней.

Самым тяжелым для Кларенса было во всем этом то, что Кейн и его жена не возмущались и даже не жаловались. Они просто рассказывали, как идут дела: вот такова жизнь, и ничего не поделаешь.

— Послушайте, — сказал он с надеждой. — А если вам уехать? Всё-таки здесь жизнь очень дорогая. На фермах, по-моему, легче.

Кейн пожал плечами.

— У меня жена переписывается с братом. Он в Арканзасе живет. Издольщик. Она ему написала, что хочет приехать, и вот что он ответил.

Кейн поднялся со своего полена, выдвинул ящик покрытого клеенкой стола и, пошарив, достал оттуда аккуратно сложенный листок.

— Я вам сейчас почитаю.

Некоторое время он шевелил губами, разбирая неровные строчки.

— Вот здесь.

Он начал читать:

Кейн аккуратно сложил письмо.

— Мы сами должны за себя взяться, — прервал молчанье Грегори. — Тут всё дело в том, что никто другой не возьмется.

Когда они попрощались с грузчиком, Кларенс почувствовал, что ему стыдно оттого, что он зарабатывает 400 долларов в месяц.

— Ничего, — сказал Грегори, с которым он поделился этой мыслью, — это не вам должно быть стыдно, а тем. — Он мотнул головой, показывая куда-то вверх.

К концу недели репортер приходил в профсоюз, как к себе домой.

Однажды Грегори, который знал, что Кларенс работает в газете, попросил его составить для профсоюзного листка статью о рейдах, предпринятых хозяйским профсоюзом с целью перетащить людей от швейников.[7]

Он постарался написать как можно лучше и покраснел от радости, когда Грегори, прочтя статью, сказал с очевидным удовольствием:

— Вот это толково написано! Мне так, пожалуй, никогда не сделать.

Однажды, улучив момент, когда они были вдвоем с Грегори, репортер осторожно спросил:

— А что, это правду говорят, что ваш профсоюз «красный»?

Грегори подумал. Затем он неохотно сказал:

— А кто его знает! Если среди наших и есть настоящие «красные» с партийным билетом, они об этом при нынешнем положении дел не кричат. Какая, в конце концов, разница? Лишь бы профсоюз по-настоящему боролся за интересы своих членов.

Кларенс вполне согласился с этим. Его только удивило, с какой скоростью он сам перекочевал из лагеря Докси и Бирна в противоположный.

Когда список тех, кто решил поддержать обвинение, достиг уже сотни имен, в комитете профсоюза состоялось совещание. Присутствовали члены комитета, адвокат Сентнер, Кларенс и несколько грузчиков.