Кларенс вздохнул. Теперь он понял, чего стоил подвиг всех тех, кого они преследовали и на кого клеветали в своей газете. Эти люди не только сохраняли свои убеждения для себя, — они боролись за них. Не только мыслили, но и действовали. Они встречались с такими, как Боер, Петух; с такими, как Бирн или эти двое, пришедшие к нему. Они не боялись ударов и наносили их сами. Их избивали, сажали в тюрьмы и убивали, но всё-таки они делали свое дело, шли вперед и добивались своего.

А он? Кларенс вспомнил издевательское, шутовское поведение маленького и наглость верзилы в кожаной куртке. Они пришли к нему не как к борцу, которого можно опасаться. Они знали, кого они встретят. Они пришли к жалкому трусу, которого можно запугать двумя— тремя угрозами.

Он снова вздохнул. Люси смотрела на него. Она ждала.

Кларенс знал, что от его решения зависит теперь всё его будущее. Он понимал, если он уступит бандитам, он никогда уже не сможет считать себя человеком. Где бы он ни был — здесь или в другом месте, — он будет помнить, что отступил при первом столкновении. Он будет знать, что жизнь его подобна существованию червяка, который живет только потому, что никто не обращает на него внимания. Может ли он жить таким червяком?

Он поднялся и зашагал по кухне.

— Уехать! Понимаешь, — он остановился и показал в сторону комнаты, где спала дочь, — мы не можем думать только о себе.

— Да, — сказала Люси. — Больше всего мы должны думать о ней.

Она не поняла его мысли, и Кларенс продолжил ее.

— Ведь ей жить в том мире, который сделаем мы. Ведь нельзя всё время прятаться… Она считает нас самыми сильными, самыми умными, самыми смелыми. Разве мы можем ее обмануть?

Ему хотелось сказать, что бегство было бы предательством и по отношению к дочери тоже. И ко всему миру. Но он никак не мог сформулировать этой мысли.

Люси, однако, поняла его. Она нахмурила брови и снова задумалась.

— Но что же ты можешь сделать? Ты ведь пробовал уже.

— Есть еще профсоюз, — сказал Кларенс.

Он вспомнил о профсоюзе, но теперь у него не было никакой уверенности, что они возьмутся за это дело. У них вполне достаточно своих.

— Какой профсоюз?

Кларенс рассказал ей о швейниках.

— Это значит, — закончил он, — что мы станем изгоями. Профсоюз считается «красным». Если я с ними свяжусь, мне уже будет закрыт путь в газету. Всё равно, помогут они или нет.

— А у тебя есть уверенность, что они помогут?

— Не знаю.

Возбуждение оставило Кларенса. Он почувствовал, что измучен испытаниями последних дней.

— Помогут или не помогут, — сказала Люси, — мы сделаем так. Я и Кэт уедем к маме в Минесоту, а ты передашь им всё дело и приедешь сразу же к нам.

— Хорошо.

Кларенс сел на стул. Он понимал, что это было полумерой. В конце концов передать всё дело профсоюзу означало только сохранить перед самим собой какую-то видимость порядочности.

— Понимаешь, — Люси видела его состояние, — если бы ты мог сделать больше, ты бы сделал. Но ведь ты один.

В конце концов было решено, что с завтрашнего дня Люси начнет переносить вещи к Роджерсам. А те уже отвезут на вокзал в своем автомобиле. Так нужно было сделать, чтобы бандиты, если они будут следить, не заметили приготовлений к отъезду. Люси была уверена, что Роджерсы не откажут. После этого Люси и Кэт уедут первыми, а Кларенс проведет еще день в городе, передаст все свои материалы в профсоюз и присоединится к ним.

Относительно работы в Минесоте Люси была настроена оптимистично.

— Попробуем устроиться в какую-нибудь газету. Если тебя не возьмут, я устроюсь. А ты пойдешь учителем…

Кларенсу тоже казалось, что лучше устроиться учителем. Работа в газете сразу опротивела ему.

Роджерсы действительно не отказались помочь. Люси начала переноску вещей на следующий день. Дом Роджерсов был отделен от того, где жили Кейтеры, всего только маленьким садом, и поэтому никто ничего не мог заметить.

Весь день Кларенс просидел в газете за статьей о переносе трамвайной линии с одной улицы на другую. Ему уже всё опротивело здесь, и он с трудом сдержался, чтобы не вспылить, когда Докси вызвал его к себе и сказал, что решение трамвайной компании поддерживать не нужно, хотя оно, может быть, и было бы полезным для жителей района.

Теперь цинизм газетной работы представлялся ему особенно отвратительным, и он уже считал дни, оставшиеся до того времени, когда он с этим покончит.

Кэт сразу пошла на поправку после кризиса.

Все трое, они собрались на кухне за ужином. Люси и Кларенс были молчаливы, думая каждый о своем. Жаль было ломать созданный с трудом уклад жизни.

Одна только Кэт, обрадованная предстоящей в ближайшем будущем возможностью выйти на улицу, болтала без умолку.

Кларенс смотрел на дочь с горечью. Как много грязного и страшного ей придется узнать, когда она подрастет! Как много светлых представлений о жизни — одно за другим — будут рушиться, по мере того, как она будет взрослеть!

Когда ужин кончился, дочь забралась к Кларенсу на колени. Под влиянием внезапно вспыхнувшего чувства он прижал ее к себе. Разве можно рисковать ею! Разве можно отдать ее бандиту с шрамом на уродливом лице!..

Кэт обняла отца за шею. Круглые синие глаза стали еще круглее.

— Папа, какой ты худой!

Кларенс спустил дочь на пол и подошел к зеркалу. Он брился каждое утро, но, занятый своими мыслями, не замечал изменений в собственной внешности. Теперь то, что он увидел, поразило его.

Из рамы зеркала на него смотрел незнакомый мужчина с горькими складками у рта, с острым носом и настороженным взглядом. Куда девался прежний Кларенс, розовощекий, благодушный, всегда всем довольный?

Репортеру казалось, что он за последние две недели постарел на несколько лет. На висках ясно выделялась седина. Щеки ввалились. Глаза были обведены темными каймами.

Он повернулся к дочери.

— Скоро поправлюсь, Кэт.

Кэт посоветовала ему пить рыбий жир.

Прошло еще два дня. Бандиты больше не давали знать о себе. Они, очевидно, были в полной уверенности, что угроза подействовала.

Все вещи были уже упакованы в несколько чемоданов и тюков. Относительно мебели Кларенс договорился со скупщиком, что тот возьмет ее, когда семья уже уедет. Больше всего Люси жалела большой платяной шкаф, приобретенный в рассрочку. Часть суммы за него еще не была выплачена, и он должен был вернуться в магазин.

Поздно вечером Кларенс проводил жену с дочерью на поезд. Роджерс — молодой темноглазый инженер — остался в машине, чтобы не мешать прощанью.

Люси видела, что муж расстроен, и поняла, что его мучает.

— Ты ведь сделаешь всё возможное. Значит, тебе не нужно терзать себя.

Сама она с ее основательностью не знала никаких душевных сомнений. Раз было решено переехать в другой город, — значит, надо переезжать. Жизнь следует принимать такой, какая она есть, и исходить всегда из существующего положения.

— Ну, хорошо, — осторожно сказал Кларенс. — А если в профсоюзе попросят меня задержаться на несколько дней и помочь им? Что мне тогда делать?

Это был очень важный вопрос. Все эти дни Кларенс мучился тем, что поступает теперь подобно Бенсону, который хотел тяжесть борьбы переложить на чужие плечи. Репортер уже решил про себя не отказываться помочь швейникам, если речь будет идти о двух — трех днях и если они возьмутся за дело всерьез. В последнем, правда, у него не было никакой уверенности.

Он с волнением смотрел на жену. Поймет ли она, насколько это важно даже для его собственного спокойствия? И тут Люси показала, что она такое.

— Конечно, — сказала она. — Ведь ты будешь защищать то, в чем ты убежден.

Кэт нисколько не была взволнована расставанием. Она была у бабушки в прошлом году, и воспоминания, сохранившиеся у нее, были самого приятного свойства. Поэтому она не намеревалась придавать прощанью характер торжественности и серьезности и поминутно перебивала Люси:

— Мама, почему мы не идем в вагон?