– Тысячное простое число?

– Семь тысяч девятьсот девятнадцать, – недоуменно ответила я.

Она кивнула на дверь:

– Следуй за мной.

За весь долгий путь по коридорам физичка не проронила ни слова. Всякий раз, когда я пыталась задать вопрос, она едва заметно качала головой. Я даже забеспокоилась, что у меня неприятности. Войдя в свой кабинет и впустив меня, миз Эдеванми села за парту и отодвинула ногой второй стул, указав мне на него. Ого, это уже жесть.

Я опустилась на стул. Неужели она снова оставит меня после уроков? Обычно физичка была очень улыбчива, даже когда объясняла скучнятину вроде топологии. Сейчас она пристально смотрела на меня без улыбки.

– Добро пожаловать в клуб параллельной Вселенной, – сказала она наконец, не сводя с меня взгляда.

У меня глаза полезли на лоб.

– О боже! Шучу, шучу! – захохотала она. – Ребята, вы такие наивные. – Она вытерла слезы, выступившие от смеха. Ага, очень весело. – Готти, не проходит года, чтобы кто-нибудь из моих учеников не поверил в тоннели во времени. К тому же это первый звук, которого я дождалась от тебя за весь год, так что уж позволь мне посмеяться. Ну ладно. Теоретически неизвестно, что ты увидишь. Возможно, тоннель будет настолько искривлен, что горизонт событий не позволит тебе заглянуть за угол. А если представить, что ты все же заглянешь в «кротовую нору», тяготение может оказаться настолько сильным, что исказит световые волны – ну, как объектив «рыбий глаз».

Перевожу на английский: ничего ты, Готти, не увидишь, в лучшем случае зеркала из комнаты смеха. Но поцелуй Джейсона вчера вечером был цветным, трехмерным, со вкусами и запахами, с аймаксовским эффектом полного погружения и даже с попкорном.

– Хорошо, – не отставала я, – а математически, теоретически? В Гёделевской метрике прошлое по-прежнему существует, потому что пространство и время искривлены. Если увидеть прошлое – ну, как через… – Я замялась, понимая всю нелепость дальнейших слов, – …временнóй телевизионный телескоп, в котором изображение не искажается, такое наблюдение за прошлым заставит время течь иначе? Для наблюдателя? Это каким-то образом повлияет на него?

– Подобно тому, как часы в скоростном поезде идут медленнее, чем на станции?

– Да! – просияла я. Ситуация с часами из разряда «очевидное – невероятное». – Я вот думала… Если двадцать минут смотреть в тоннель на прошлое, в реальной жизни потеряешь пару часов?

– Возможно, – несколько секунд миз Э. пристально смотрела на меня, затем взяла ручку и начала писать. – Если тебя интересует дальнейшее изучение квантово-механической теории, тебе надо это прочитать. А еще тебе надо, – она показала ручкой на мою тетрадь, открытую на странице, исписанной именем Джейсона, – всерьез задуматься о подаче заявления.

Я кивнула и протянула руку за списком, но учительница мне его не дала.

– А ты уже выбрала – чистая математика или теоретическая физика? – спросила она, держа листок в сантиметре от меня. – Биологам мы тебя не отдадим!

– Я пока не знаю…

От мысли посвятить всю жизнь одному предмету меня едва не вывернуло. Да у меня эмоциональный настрой каждые пять минут меняется!

– Не тяни, я должна успеть дать тебе рекомендацию. А знаешь что? Я напишу тебе рекомендацию, если ты напишешь доклад, раз тебя так зацепили перемещения во времени.

– Домашнее задание? – поморщилась я, хотя лето в библиотеке – неплохой способ избегать Томаса.

– Считай это приложением к резюме – объяснением, почему ты хочешь изучать физику. Только включи математические расчеты. Сдашь мне крутое эссе по твоей теории временнóго телескопа, и я напишу такую рекомендацию, что ты совершишь скачок в миллион световых лет от Холкси. Будут у тебя и стипендия, и гранты, и работа.

Физичка помахала передо мной листочком. Мне не хотелось оказаться за миллион световых лет от Холкси. Я не знаю, где хочу находиться. Но я точно желаю узнать, что происходит. Поэтому я взяла листок.

Поразительно, но в школьной библиотеке не нашлось почти ничего из списка миз Э.: среди девяти тысяч поэтических антологий удалось отыскать лишь потрепанную «Краткую историю времени». Еще пара нужных книг оказалась на руках. Я зарезервировала их у библиотекаря и пошла в гараж забирать велосипед.

Я знала, где найти остальное – в «Книжном амбаре». Грей смотрел на Вселенную под другим углом, но у него целый этаж забит научной литературой – от фантастики до физики. Проблема в том, что я целый год не заходила в магазин. Всякий раз, когда папа спускался с небес на землю и просил поработать, я придумывала отговорки – домашнее задание, прогулка на велосипеде, плавание, даже когда море в ноябре замерзало, лежание на кровати и разглядывание потолка.

Если отшивать людей достаточно долго, в конце концов они перестанут к вам обращаться.

У входа в гараж я остановилась, копаясь в рюкзаке в поисках шлема. Под руку попался дневник Грея, который утром я взяла с собой в качестве талисмана. Мне захотелось посмотреть, что я делала в этот день в прошлом году.

Под записью была нарисована кошка, и я сразу поняла, что это был за день. Экзамены тогда давно закончились, но я не вылезала с чердака – все читала, пока Грей не присел рядом, выдернув книгу у меня из пальцев.

– Шрёдингер?

Некоторое время он просматривал знаменитую теорию о коте. Это было еще до Умляута.

– Значит, в переводе на нормальный язык, – подытожил дед, – в коробку сажают кошку и кладут уран, счетчик Гейгера, молоток и банку с ядом. Ничего себе, рождественский подарок!

Я засмеялась и объяснила, что уран с 50%-ной вероятностью начнет распадаться. В этом случае сработает счетчик Гейгера, от которого сработает молоток и разобьет банку с ядом, отчего коту придет конец. Но если распад урана не начнется, кот будет жив. Пока вы не откроете коробку и не узнаете наверняка, истинными считаются сразу оба варианта. Кот получается одновременно живым и мертвым.

– Хочешь узнать кое-что забавное о Шрёдингере? – спросил Грей, отдавая мне книгу и вставая.

– Хочу.

– Он был несравненным ходоком по бабам, – оглушительно заявил Грей. – Всю Австрию переимел!

Зычный хохот доносился с лестницы, пока дед спускался в магазин.

Я все же вернулась к книге, пытаясь уяснить, как две противоположности могут одновременно быть правдой. Джейсон был моим Шрёдингером. В коробке оказались мы – секрет, нечто особенное, чего никто не мог отнять или испортить. Но мы были вместе несколько недель, и в коробке возникла новая мысль: я захотела, чтобы он во всеуслышание заявил на меня права.

Прежде чем выйти из книжного магазина, я пошла в отдел биографий и просмотрела все о Шрёдингере и его похождениях. Грей оказался прав.

Не понимаю, как папа каждый день пересиливает себя, чтобы войти в книжный и работать.

Но когда я, крутя педали, поехала в Холкси вдоль побережья, мне стало легче. Воздух медом ласкал кожу, и вскоре в мире остались только солнце, небо и море. Иногда попадались придорожные пабы и кладбища, но я замечала их краем глаза и прибавляла скорость, пока они не сливались в мутное пятно. Соленый воздух наполнял легкие. С наслаждением дыша полной грудью, я снова становилась маленькой, не думая ни о Томасе, ни о Грее, ни о Джейсоне.

Через несколько минут впереди показались старые дома – окраина Холкси. Книжный стоит с приморской стороны деревни, и вывеску «Книжный амбар» можно увидеть и из космоса: огромные неоново-розовые буквы бледнели в солнечном свете, но все равно вывеска броская, как сам Грей, и некоторое время остается на сетчатке, даже когда опустишь глаза.

Я была футах в пятидесяти от магазина и ехала с хорошей скоростью, когда вывеска пропала. Вот я моргнула – и ее нет.

Сердце учащенно забилось, а ноги замедлились, но ненамного – меня словно что-то притягивало вперед. Тридцать футов. Там, где должны быть буквы, зиял открытый космос. И на этот раз я не говорю о пространстве, пустоте, отрицательном числе, квадратном корне из минус, блин, семнадцати – я имею в виду буквально космос. В небе была дыра там, где должно быть небо.