Взгляд миз Эдеванми упал на меня, и ее брови взлетели под африканский начес. Физичка знала, что я знаю ответ, но я плотно сжала губы, и она снова повернулась к белой доске.

– Ладно, – сказала она. – В следующей четверти у вас будут фракталы, давайте начнем сейчас.

Фракталы, записала я, бесконечные естественные множества, обладающие свойством самоподобия. Большая картина состоит из тысяч крошечных узоров, как в калейдоскопе.

Томас был калейдоскопом. Он делал мир цветным. Я могу рассказать вам сто историй о Томасе, и все равно будет мало. Он укусил учительницу за ногу. Ему пожизненно воспрещен вход на летнюю деревенскую ярмарку. Он подложил медузу в контейнер с завтраком Мегуми Ямазаки, которая сказала, что у меня мертвая мамаша. Он умел продевать лакричные шнурки через нос.

И много чего еще. Если верить Грею, мы были «волчатами, росшими в одной грязи». Томас мало соответствовал своей стороне забора, где лужайка была аккуратно подстрижена, а правила, установленные грозным папашей, практически заламинированы. И я тоже всегда была дичком по нашу сторону забора, где разрешалось бродить где вздумается. И дело тут не в том, что мы дружили или были влюблены – мы просто всегда были вместе. У нас был общий мозг. А теперь Томас возвращается.

Так случается, когда вывернешь камень из земли в саду и увидишь извивающихся под ним личинок.

Неожиданно зазвенел звонок – я даже подумала, это пожарная тревога. Все вокруг тянули учительнице листки с самостоятельной. Белая доска была испещрена условными сокращениями – и ничего о фракталах. Стрелки часов почему-то показывали полдень. Один за другим миз Эдеванми забирала протянутые листки, добавляя их ко все увеличивающемуся вороху.

Я в панике уставилась на девственно чистый листок с заданием. Я даже не помнила, как их раздавали.

Сидевший рядом Джейк Халперн сдал свой тест и неуклюже поднялся, задев меня рюкзаком. Миз Эдеванми нетерпеливо щелкнула пальцами.

– Я… – Я поглядела на нее и снова на пустой листок, – мне не хватило времени, – проблеяла я.

– Ах вот как, – чуть нахмурилась физичка, – значит, останешься после уроков.

Меня еще никогда не оставляли после уроков. Когда я вошла в аудиторию, незнакомый учитель поставил штамп на моем направлении и вяло махнул рукой.

– Садись и читай. Или делай домашнюю работу, – сказал он, снова углубившись в свою аттестацию.

Я прошла по душному полупустому классу и села у окна. У меня в папке пакет документов для поступления в колледж, который я взяла в нашей аудитории утром. Я засунула папку на дно рюкзака, чтобы просмотреть позже (читай: никогда), и вынула листок с заданием миз Эдеванми, решив от скуки выполнить тест.

Над последним вопросом я ломала голову целую вечность, прежде чем сдалась, но на часах было всего четыре шестнадцать. Еще сорок четыре минуты до освобождения.

Клонило в сон, и, чтобы не задремать, я начала рисовать. Млечный Путь, созвездия из вопросительных знаков. Геометрические шутки, космические корабли, имя Джейсона, тут же вымаранное, снова написанное и снова зачеркнутое, и снова, и снова, и снова. Потом то же самое с именем Томаса.

Вскоре на листке с самостоятельной царила полная неразбериха.

Четыре двадцать одна. Зевнув, я открыла тетрадь, чтобы переписать ответы на чистый лист.

«Е=mc²», – начала я.

Едва я написала, уравнение начало дрожать и сливаться.

Хм. Я снова зевнула и поморгала, но факт оставался фактом: выведенная моим почерком формула определенно приплясывала. Ей бы туфли на платформе и зеркальный шар.

Я захлопнула тетрадь. Передо мной лежала обычная линованная общая тетрадь. С сильно бьющимся сердцем я дважды попыталась открыть ее на нужной странице. Линии рябили, как звуковые волны.

Когда-то я читала, что длительный недостаток сна может вызвать галлюцинации, но думала, речь идет о черных пятнах-ореолах перед глазами, как при мигрени, а не об оживающих, как в мультфильме, школьных тетрадях. Словно в опровержение, уравнение начало вращаться. В душе я понимала, что должна испугаться, но все происходило будто во сне – приказываешь себе проснуться и не можешь.

Зевнув, я уставилась в окно и начала считать в обратном порядке от тысячи простыми числами: 997, 991… На девяноста семи любопытство пересилило, и я поглядела на тетрадь. Она не двигалась. На листке были лишь мои каракули и больше ничего.

Ладно, как сказала бы миз Эдеванми. Это летний грипп, или у меня температура, или сказывается бессонная ночь. Я встряхнулась, расправила плечи и взяла ручку.

Я снова начала писать имя Джейсона, и вдруг тетрадь исчезла.

Кроме шуток.

Ручка замерла в воздухе. На этом месте только что была тетрадь! Это было так неправдоподобно, что я невольно засмеялась.

– Детские хиханьки здесь неуместны, мисс Оппенгеймер, – прозвучало недовольное замечание от учительского стола.

«Миз», мысленно поправила я, и что еще за «детские хиханьки»? Нашел семилетнюю! Я уже сексом занималась! Я принимала необратимые решения, ужасные и судьбоносные! Я по возрасту уже машину водить могу!

Учитель сердито смотрел на меня. Не в силах справиться с идиотской улыбкой, я притворилась, что пишу в невидимой тетради. Успокоившись, учитель отвернулся.

Опустив взгляд на отсутствующую тетрадь, я подавила новый смешок. Я ошиблась: она не невидимая. Будь это так, я видела бы столешницу, а вместо этого передо мной зиял прямоугольник пустоты, вроде черно-белых точек в старом ненастроенном телевизоре. Именно таким я представляла себе неизвестную вязкую материю за пределами Вселенной, куда расширяется Большой взрыв.

Может, я схожу с ума?

Нагнувшись, я поглядела под парту. Простая деревянная столешница с комками окаменевшей жвачки, стикером «Фингербанда» и граффити.