— К нам на утренник, — тут она проговорила несколько длинных и непонятных слов, — пришла актриса драмы.

Заведующая указала актрисе место за столиком напротив меня. Она надела по-старушечьи платок на голову и начала рассказывать сказку про царевну-лягушку. Потом она сняла платок и прочитала стихи. Мы громко ей хлопали, а она улыбалась и кланялась нам. Потом она достала из сумочки белый носовой платок, стерла сбившуюся в клочки помаду с губ, опять заулыбалась. Губы ее теперь были почти белые, а на передних зубах была красная помада. Но никто ничего не сказал ей, и она так с красными зубами и отправилась на улицу.

Домой из садика я опять бежала — надо было успеть в аптеку до маминого прихода. Там продавали духи, пудру, помаду и всякие кремы.

У меня было пять рублей, которые мне в посылке с продуктами прислала бабушка. Я решила купить на женский праздник маме подарок. Вначале я подошла к витрине, в которой лежали разные никелированные ножницы и по-всякому изогнутые щипцы, как у зубного врача. По спине пробежали мурашки. Я перешла к витрине с флаконами, баночками и коробочками. Подошла продавщица в белом халате и спросила:

— Тебе что-нибудь надо?

Я показала пальцем на флакон, на котором была наклейка с веточкой сирени, и спросила:

— Сколько стоит этот флакончик?

— Три рубля, — ответила продавщица.

Я пошла в кассу, заплатила, отдала чек продавщице, взяла покупку, положила в маленький синий чемоданчик. На лестнице я старалась перешагнуть через ступеньку, но каким-то образом пошатнулась, задела чемоданчиком о перила, чемоданчик раскрылся, флакончик выпал и разбился на множество острых блестящих осколков. Около моей ноги упало дно бутылочки, запахло сиренью.

Я с силой ударила по нему носком ботинка, на стене напротив получились брызги одеколона. Я выбежала на улицу и заревела. У нашей калитки я налетела на тетю Виено. Она взяла меня за руку, провела в дом, посадила рядом с собой. Вытерла мне лицо, нос и спросила:

— Ну, что теперь случилось?

Я рассказала ей про флакончик. Она дала мне рубль, я снова побежала в аптеку.

Вообще с этим женским праздником все получилось как-то не так. Утром, когда я проснулась и хотела поздравить маму с днем работающих женщин, ее не оказалось дома. Тетя Виено сказала, что мама уехала снимать дачу на лето. Я взяла книжку, но в этой истории оказался ужасный конец: этот немой так любил свою собачку… Ему самому же пришлось ее утопить.

Я сунула голову под подушку и заплакала. Тете Виено опять пришлось со мной разговаривать, а ей было некогда, она готовилась к экзаменам в институт.

После завтрака я пошла гулять. У нашего забора на скамейке сидели Ира и Надя из моего садика. Они ждали меня. Мы начертили мелом на тротуаре классики и начали прыгать. Вдруг около нас откуда-то возникла грязная, в рваном платье, вся в коросте и синяках старуха. Она плаксивым голосом протянула:

— Девочки, а девочки…

Мы подошли к ней. Она уселась на скамью, подняла на нас маленькие зарывшиеся в мокрые морщинки глаза и проговорила:

— Ох, нет больше сил, может, что-нибудь поесть принесете?

Ира подошла близко к старушке и спросила:

— Бабушка, кто тебя так побил?

— Да невестка с сыном бьют и есть не дают, жить больше не хочется, да и умереть не знаю, как.

Она стала показывать нам синяки и ссадины на руках, ногах. Сняла платок с головы, показала громадную синюю шишку, которая высоко вылезла из ее седых спутавшихся волос.

Надя шепнула:

— Может быть, ей в Волге утопиться?

Я ответила ей тоже шепотом:

— Это очень больно, уж лучше повеситься.

Все мы трое начали советовать бабушке повеситься, но она сказала, что у нее нет веревки. Я вспомнила, что у нас на чердаке висит длинная веревка для белья, я тут же побежала в дом. Тихо залезла на чердак, сняла веревку и принесла старушке.

— А что ж поесть не принесла? — спросила старуха.

Я опять пошла в дом, взяла с плиты, из чугунка, две вареные картофелины и принесла ей. Она спрятала веревку и картофелины к себе за пазуху, встала со скамьи, обозвала нас плохими, злыми девочками и ушла.

В Ярославле было жарко в июне. Мы ездили по воскресеньям купаться и загорать на песчаный пляж на Волгу. Однажды я доплыла до середины реки, там было сильное течение, и меня понесло по реке, как тех лягушат, которых Ройне бросал в воду в деревне Устье.

У меня не было сил приплыть обратно, а мама лежала на берегу, разговаривала с какой-то тетей и не видела, где я. Вдруг я вспомнила, как мне было, когда меня топил Ройне, я громко начала кричать и махать руками. Меня увидели с маленького пароходика и спасли. Очень грязный дядя привез меня на лодке к маме. На берегу меня встречало много народу — все что-то громко говорили. А одна тетя наклонилась ко мне и прямо в ухо крикнула:

— Такая маленькая и так хорошо плавает.

А мама вся дрожала, когда прижала меня к себе.

Пошли дожди, и стало прохладно, на пляж уже нельзя было ездить. Тетя Виено поехала поступать в институт, а маме директор школы Вера Ивановна сказала, что освободилась комната в школьном подвале и мы можем переехать туда.

В новой комнате в окна были видны ноги людей, которые шли по улице. Мама говорила, что ночью бегают крысы, но я не видела их, я спала с мамой на одной кровати, и мне не было страшно.

В другой комнате квартиры жила учительница Валентина Васильевна с девочкой и мальчиком. Когда мамы не было дома, я ходила к ним играть, но мама не любила Валентину Васильевну и не пускала меня к ним. Она сама даже не ходила в кухню, чтобы не видеть Валентину Васильевну, и мы часто ходили обедать в церковь, в которой была громадная столовая, а когда была тетя Виено, она приносила сосиски и разные пакетики с едой с работы. Я любила церковную столовую, там было много народу, а мама говорила, что там дорого и можно отравиться.

Мама устроилась на лето воспитательницей к нам в садик, а мне хотелось поехать к бабушке, но маме нельзя об этом говорить, у нее что-то написано в паспорте. Я видела, когда она давала свой паспорт на прописку нашей хозяйке в Красном Перекопе, та прочитала это и сказала:

— Да, Виено Матвеевна говорила мне, что вы ссыльная.

Я и раньше знала, что мы ссыльные, нам надо жить там, куда нас сослали.

На даче с садиком оказалось весело. Однажды, когда мы всей группой гуляли в лесу, мальчики увидели гадюку, мы все убежали на дорогу, а мама взяла палку, пошла и убила ее. Мы просили маму принести змею на дорогу, но я ушла, когда увидела, что змея, хотя и мертвая, но все равно еще немного живая — она шевелила хвостом. Несколько дней все рассказывали о змее и о моей маме.

ОПЯТЬ В ВИРКИНО

Встречать в Ленинград нас приехали тетя Айно с Ройне. Мы сели в наш пригородный поезд. Я с Ройне встала у открытого окна. Мимо бежали дома, собаки, коровы, деревья…

У мороженщицы, которая ходила по вагонам, нам купили эскимо на палочке, а мама и тетя Айно, как всегда, говорили. Я начала прислушиваться: опять о финских школах. Мама сказала:

— Закроют навсегда.

Тетя придвинулась к ней и сердито проговорила:

— Молчи!

Мама заметила, что я слушаю, толкнула тетю локтем — они замолчали.

В Виркино шла тропинка по берегу реки. Было жарко, мы выкупались и снова пошли босиком по прохладной тропинке: трава на лугах была темно-зеленая, и было много цветов. Тетя Айно и мама любили бабушкину деревню, они здесь выросли и знали каждое место и чьим оно было когда-то давно, до революции.

Мама прожила у бабушки недолго и уехала куда-то с тетей Айно, а затем приехала, чтобы взять Ройне с собой в Ярославль. Мы отправились ее провожать.

Мне хотелось поехать с мамой, но я уже прожила с ней зиму, теперь очередь Ройне. Бабушка заранее уговаривала меня не плакать, чтобы маме было легче уезжать, но мама заплакала, и я не выдержала…

К моим бабушкам по воскресеньям приходили соседки. Они по одной вставали, говорили что-то о Боге, а потом вместе пели, а папа считал, что Бога нет и что вообще его придумали, чтобы обманывать людей.