— А как вы думаете, скоро мою тетю отпустят?

Он ответил, что отпустят и что там велели тебе передать, чтобы ты ждала. А сейчас поди-ка погуляй на улице.

Я вышла на то же теплое крыльцо. Хотелось пить, пошла, отыскала колодец, чуть постояла, пришла старуха с ведрами, я попросила у нее попить. Она опустила ведро в колодец, я помогла ей достать воду. Поставив ведро на сруб, она внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Что ж не пьешь?

Я наклонилась к холодной прозрачной воде, она опять спросила:

— Чья будешь-то?

Я ответила: — Кочинская.

Попив, я побежала снова на крыльцо, чтобы она больше ничего не спрашивала. Но я заметила, что она пошла специально поближе к крыльцу. Я отворила дверь, вошла снова в коридор и села на свое место. Рядом со мной села женщина и начала на меня смотреть, не сводя глаз. Наконец она не выдержала и шепотом спросила:

— Кого ждешь?

— Тетю, — ответила я.

Она наклонилась ко мне и опять шепнула:

— За что ж ее?

— Не знаю, — ответила я и отвернулась.

Скоро ее тоже вызвали, но в другой конец коридора. Я опять осталась одна. Вдруг сзади совсем неслышно подошла тетя, тихо положила руку мне на плечо и сказала:

— Идем.

На улице мы посмотрели друг на друга. У нее были синие круги под глазами. Она спросила:

— Ты дома ночевала?

— На вокзале. Ты не спала?

Она покачала головой. Мне показалось, что ей трудно говорить. Мы вышли за околицу, она сама заговорила.

— Допрашивал один и тот же, под конец он устал и начал угрожать револьвером и кричать. Он крикнул: «Если я тебя пристрелю, с меня не взыщут — на нашей работе всякое случается». Он под утро действительно выстрелил… мимо моего уха. Я устала от его крика. Мне уже стало как-то все равно. Но странно, он мне пожаловался:

«Я устал, ведь я тоже человек, а не кусок железа». Это он хотел, чтобы я его пожалела и засадила бы в тюрьму человека, которого никогда не видела.

Я спросила:

— Кого?

Она махнула рукой:

— Подрастешь, расскажу. Сейчас не надо… ты знаешь, я каждый раз подписываю бумагу, что никому ничего не скажу…

Мы пришли домой, в комнате у нас были только бабушка и Женя. Тетя подошла к кровати, положила голову на подушку, ее начало трясти от рыданий. Бабушка принесла воды и начала уговаривать, может, пройдет, раз уж отпустили, может, больше и не вызовут.

А потом она сказала, что войдет Анна Павловна и что она разнесет все по деревне. Тетя постепенно смолкла. Бабушка вынула горшок с грибным супом из печки. Мы поели, тетя легла. Бабушка спросила у меня, что там было. Я ответила: «Не знаю».

СМЕТАНА

Нам начали время от времени в кесовогорском собесе выдавать хлебные карточки, по которым мы покупали по сто пятьдесят граммов хлеба на человека. За хлебом обычно посылали меня и Арво.

В тот раз в июле мы тоже отправились в Кесову гору вдвоем, но вначале мы решили зайти на базар и купить стакан семечек. Поднимаясь в гору, мы вдруг увидели чудо — тетка в белом халате с тележки продавала газировку, точно так, как до войны в Ленинграде. Мы тут же побежали и встали в очередь. Продавщица работала, как машина: одной рукой она хватала чистый стакан, второй — наливала прозрачную в пузырьках воду, запускала в него из красного стеклянного столбика длинную каплю сиропа, смахивала пот со лба и опять хватала чистый стакан. Мы выпили по два стакана, а больше не могли: газировка щекотала в животе и пузырьки выходили носом.

В хлебной лавке мы выкупили по карточкам четыре буханки хлеба. Не успели мы отойти от лавки, как услышали какой-то шум. Мы увидели, что с горы, задрав голову, подпрыгивая и как-то странно пританцовывая, съезжает лошадь, запряженная в телегу, на телеге стоит громадная бочка. Возчик изо всех сил тянет назад вожжи и громко кричит: «Тпру! Тпру!». У бочки на коленях стоит девица и орет, вытаращив глаза. Кто-то рядом с нами объяснил, что лошадь молодая, необъезженная, наверное, машины испугалась. Вдруг раздался крик:

— А ну раздайся! А ну подальше отсюда!

Мы со всеми ринулись за канаву. Но в тот же миг телега с грохотом перевернулась. Из-под телеги полилась сметана, и раздался вопль девицы. Толпа подошла к телеге, начала ее поднимать и вытаскивать девицу, она была в крови и сметане, и слабо стонала. Однорукий человек распрягал красивую в серых яблоках лошадь. Дамочка на каблуках крикнула: «Скорее врача!». А сметана все лилась и лилась из бочки. Образовалась большая сметанная лужа, возле которой появились куры и два кота, которые под шумок лакомились сметаной. Баба, стоявшая неподалеку, шуганула их, но они подобрались к сметане с другой стороны.

Из промтоварного магазина пришла продавщица с глиняным горшком и начала собирать сметану ладошками в горшок. Однорукий, державший лошадь, спросил:

— На что она тебе? — продавщица, смеясь, ответила:

— Щи со сметаной поем, видишь какая я худая. — И она шлепнула себя по боку.

Я заметила, что несколько баб отделились от толпы и быстро куда-то исчезли. Скоро они снова появились у лужи — кто с ведром, кто с горшком в руке и тоже начали собирать сметану. Однорукий опять спросил у ползавшей у его ног бабы:

— На что она тебе, грязная такая? Та ответила:

— Масло собью, грязь завсегда в пахте остается.

В самый разгар вычерпывания сметаны откуда-то прибежали двое: мужчина и женщина. Они в один голос закричали, что это государственное добро и расхищать не полагается.

— Это еще откуда прискакали? — спросил у стоявшей рядом со мной пожилой женщины безрукий.

— С молокозавода, должно быть, — ответила женщина, а другая ее перебила:

— С какого там завода, это ж собесовская сучка, я ее знаю. Женщина из собеса или с молокозавода очень суетилась и каким-то образом наступила в сметанную лужу. Она тут же отскочила, вылила сметану из туфли, взяла горстку сена и начала вытирать ногу.

А бабы, собиравшие сметану, пустились со своей добычей в разные стороны. Мы еще немного постояли. Однорукий выругался:

— На кой х… разогнали баб?! Сметана в землю уходит.

По дороге домой мы вспоминали разные смешные сценки из этой сметанной истории, и, странно, Арво видел много такого, чего я не заметила, а я заметила то, чего он не видел. Но оба мы не могли понять, почему все же разогнали этих баб, ведь никто не собирался черпать сметану.

СЕЛО НИКОЛЬСКОЕ

Ночью прошла гроза, а сейчас ни облачка, согретая солнцем влажная земля приятно пружинила под подошвами. Я шла из Кочинова в Никольское помочь старшей тете окучить картошку. Идти надо было километра четыре. Бабушка завернула мне в узелок две горячие картофельные ватрушки — гостинцы для тети. Пройдя с полдороги, я потрогала узелок, ватрушки были еще теплые, невыносимо захотелось съесть одну из них. Я перешла бревенчатый мостик, спустилась к ручейку, развязала узелок и села на сырую теплую траву. Стало сухо во рту, я набрала в ладонь холодной воды из ручья, попила и поднялась обратно на дорогу. За спиной по бревенчатому мосту прогромыхали колеса телеги. Я оглянулась. Парень, сидевший на телеге, встал, взял плетку в руку. Я перескочила обратно через канаву, он взмахнул плеткой в воздухе, она, сделав петлю, взвизгнула, лошадь дернулась, он с хохотом повалился в телегу.

Вдали показалась сначала розовая церковь, а потом и все село Никольское. Кажется, здесь все села, которые побольше, строились на горках или холмах. Наконец я подошла к серому бревенчатому дому, который стоял у дороги. Дом был больше других деревенских домов. У входа была приколочена когда-то выкрашенная в голубой цвет жестяная проржавевшая доска с надписью: «Никольская начальная школа Кесовогорского района». Откуда-то появилась тетя. Морщинки на ее лице разбежались в улыбку. Она была очень довольна: ведь она снова учительница, живет в школе, без всякой хозяйки, сама по себе. Она повела меня к себе в комнату. Я переступила порог и почувствовала ступнями босых ног прохладную краску пола. В углу стояла этажерка с книгами. Я села на скрипучий венский стул и, не зная к чему, спросила: