Левка перед отъездом демобилизовался из финской армии, хотя ему было всего девятнадцать лет. Он пробыл в армии около года. В начале войны немцы взяли его в обоз, Левке было тогда шестнадцать. Он был крестным сыном дяди Антти, и его бабушка была двоюродной сестрой моей бабушки. Роднее нас у него никого не было, поэтому он и решил с нами ехать домой. Про его отца говорили, что он ушел к партизанам. Он исчез, когда нас немцы стали отправлять в Финляндию. До войны он у нас был председателем колхоза. А Левкина мать была русской, и когда он был еще совсем маленьким, она ушла из дому и жила где-то в Ленинграде и никогда в Виркино не приезжала. Левка рос с бабушкой, которая любила и баловала его. Но она умерла в начале войны, и он остался один. В деревне считали, что ему повезло: он бы умер от голода, если бы немцы не взяли его в обоз. Но с обоза он сбежал перед тем, как нас стали отправлять из дома в Финляндию. Ройне дружил с Левкой, но тети боялись, что он может дурно повлиять на него. Странно, они не понимали, что это невозможно, чтобы Ройне вдруг стал так материться, курить и плевать сквозь зубы, как Левка и те мамины трудновоспитуемые в Ярославле, — просто у него другого друга нет.

Было уже темно, когда стали подъезжать запряженные в сани лошади. Товарищ Гнида стоял посередине класса со списком в руках. Женщина, которая привела нас с вокзала, светила ему, держа в руке точно такой керосиновый фонарь, с которым бабушка в Виркино ходила в хлев. Он громко выкрикивал, коверкая все наши фамилии. Нашу он вообще не мог выговорить, но, как только он произнес первую букву, дядя Антти догадался и встал. А товарищ Гнида хрипло прокричал:

— Едете в деревню Кочиново!

За нами пришло две подводы. Сначала усадили старшую тетю, прабабушку, дедушку и мою младшую бабушку, а потом на те же сани забралась тетя Лиза с маленькой Тойни. Лошади тронулись, дядя Антти рассмеялся и по-русски сказал:

— Ну, первой отправили ударную бригаду.

За Косовой горой, в поле, мы их догнали, теперь ехали медленно.

Я отыскала в небе Большую и Малую Медведицу — они были такими же, как и в Финляндии.

Дядя Антти всю дорогу говорил с человеком, который нас вез. Вдруг лошадь шарахнулась, заржала, сани сильно дернулись.

— Волков почуяли, — повернувшись к нам, объяснил мужик. Стало жутко, все молчали.

— Нас много, да и деревня недалеко, не нападут, — успокоил он нас. Лошади снова пошли шагом, наверное, волки ушли.

ДЕРЕВНЯ КОЧИНОВО

— Ну, вот и наша деревня, — сказал возчик.

Я увидела по обеим сторонам дороги какие-то странные бугры, похожие на то, как в книгах изображали эскимосские юрты. В некоторых окнах был виден слабый желтый свет. Лошадь свернула с дороги и остановилась возле одного бугра. Оказалось, что это просто обычный дом, окутанный со всех сторон соломой. К нам на крыльцо вышла закутанная в лохмотья фигура и усталым голосом проговорила:

— Ну, приехали, идите за мной, тут темно.

Спотыкаясь о высокие пороги, по трескучим доскам мы прошли коридор и очутились в черной комнате. На столе в противоположном углу горела коптилка, пламя в ней откинулось, затрепетало, с трудом выпрямилось, пустив черный дым. Мы заполнили комнату. Хозяйка угрюмо пробубнила:

— Меня зовут Анна Петровна, проходите, садитесь, вон туда, к окнам, на лавку. Да что ж вас так много-то, нешто одна семья?

Мы молчали. Она продолжала:

— Куда ж я вас всех?

Дядя Антти подошел к ней и очень вежливым голосом сказал:

— Анна Петровна, сегодня как-нибудь переночуем, а завтра все устроим, мы все родня, не одна семья, нас завтра расселят…

Она ушла за перегородку на кухню и начала там раздувать самовар. Арво шепнул:

— Бабка-то попалась сердитая.

Мы попили кипятку с молоком и с финскими галетами и начали укладываться спать. Анна Петровна стояла посередине комнаты и показывала, куда кому ложиться. Сама она постелила себе на лежанке, — так она называла пристройку, которая была сооружена из досок около печки. Мальчишкам она велела залезть на полати, но никто не знал, что это такое — полати, и где они. Тогда хозяйка указала на большую полку, которая была под потолком. Мальчишки обрадовались и тут же полезли туда, но Анна Петровна закричала:

— Тише вы, не прыгайте, доски из пазов выйдут!

Стариков уложили на печку, а младшая тетя Айно с маленькими детьми легла на кровать. Все остальные легли на пол, на туго набитые соломой матрацы.

Я проснулась от холода, в комнате было темно, бабушка встала, скрипели половицы. Я повернулась к перегородке, отделявшей комнату от кухни, в ней не было двери. Там топилась русская печка, перед ней, опираясь на кочергу, стояла и смотрела на огонь старая женщина. Где я ее видела? Рядом бабушкин голос прошептал:

— Айно, вставай! Я что-то никак не могу ничего вспомнить по-русски, что знала — забыла. Попроси у нее в долг картошки, продадим что-нибудь, отдадим.

Я попросила бабушку еще чем-нибудь накрыть меня и снова заснула.

По полу кто-то тяжело ступал. Я открыла глаза, было светло, в доске пола я увидела блестящий выпуклый коричневый сучок. Посмотрела дальше: весь пол был в таких буграх — наверное, дом старый, доски стерлись, а сучки, как бычьи глаза, выпучились. Стены были из топором выстроганных бревен. Между гладкими темными, с большими трещинами бревнами торчал сухой, темно-коричневый мох, как тот дедушкин табак. Оконные стекла были в заплатах. В углу в раме висела большая пожелтевшая фотография. На раму было повешено полотенце, как на иконе в деревне Устье на Волге.

Бабушка заметила, что я проснулась и велела одеваться. Ребята тоже слезли с полатей. Она позвала нас по очереди подойти к ней на кухню умываться. Сама она стояла с железным ковшом и поливала ледяную воду на руки.

Бабушка принесла на ухвате чугун картошки. Мы уселись за стол. Она сняла крышку — горячий пар закрыл ее лицо.

— Ночью на кухне вода в ведре замерзла, — проговорила бабушка.

Со двора, подпрыгивая от холода и застегивая на ходу штаны, вбежал Арво.

— Ты что, там не мог застегнуться? — сказал строго дядя Антти.

— Холодно, — ответил посиневший Арво и уже хотел сесть за стол.

— Иди, помой руки!

— Кто мне польет?

— Черт… ни умывальника, ни бумаги, ни уборной, дрожи на жердочке… Внизу куры бегают и клюют, что на них падает… — проворчал дядя Антти.

— А что, если там кто-нибудь есть во дворе, а ты сидишь… — спросил Арво.

Дядя Антти рассмеялся:

— Ну что ж, сфотографируешь, да и только.

— Перестаньте за едой, — начала тетя.

Мимо стола к окну пробежала наша хозяйка, размахивая руками, она кричала:

— Чаво уставились? Людей не видали? Пошли, солому сорвете! Мы все повернулись к окнам — они были снизу облеплены лицами. Дядя встал из-за стола и вышел на улицу. Вернувшись, он остановился у порога и развел руками:

— Я хотел позвать их в комнату, чтобы им было удобнее на нас смотреть, но они бросились врассыпную, будто я с автоматом к ним явился.

Старшая тетя прошептала:

— Может, им про нас что-нибудь наговорили… Вроде того, что писали во время Зимней войны.

— Конечно, белофинн… — начал дедушка. Но бабушка не дала ему договорить.

— Молчи, ты уже все сказал. Ты договоришься до того, что нас всех посадят.

— Мама, не надо, здесь же нас никто не понимает. Зачем ты на него нападаешь? Ведь он прав: надо было его послушать, — вдруг решил защитить дедушку дядя Антти.

После завтрака дядя отправился к председателю колхоза поговорить насчет жилья, дров и вообще надо было выяснить, как и на что нам жить.

Бабушка выпустила кур походить по полу, они устали сидеть в ящике, да и ящик надо было вычистить. Бабушка мне велела взять со двора пучок соломы, если какая-нибудь нагадит, тот тут же убрать. Куры спокойно разгуливали по полу, кудахтали, будто были у себя в курятнике. А Анна Петровна не запретила выпускать кур и даже с улыбкой смотрела на них, а когда младшая тетя пощупала кур и сообщила, что сегодня будет три яйца, она спросила: