КЛООГА
Нас привезли к громадным двухэтажным баракам и велели занять второй этаж. Я, Арво и Ройне первыми вбежали в громадный зал, там по углам и возле стен уже сидели на мешках люди. Мы положили свои вещи около столба, который стоял посредине зала и побежали к нашим. Так мы все расположились на цементном полу вокруг столба. Пока мы втаскивали вещи в барак, стало темно, скоро весь зал заполнился людьми. В темноте стало трудно двигаться. На улице опять загорелись костры, но зажгли их те, кто приехал сюда раньше нас, а мы пристраивались сбоку к кострам, чтобы подсушиться. У костра говорили о воде, оказалось, что с водой здесь плохо, в колодцах ее так мало, что к вечеру ее досуха вычерпывают. У меня был в руке плоский немецкий алюминиевый котелок, я побежала к колодцу, там стояло несколько человек с котелками, ведерками и веревками, но когда я подошла, человек из очереди, указав пальцем на мой котелок, сказал:
— С этим здесь нечего делать, он слишком легкий, не опрокинется, и вообще надо две посудины.
Я побежала в барак, взяла маленькое эмалированное ведерко и снова встала в очередь. Человек, за которым я стояла, дал мне веревку, я опустила ведерко в глубокий колодец. Когда я начала тянуть его обратно, почувствовала, что оно тяжелое. Вытащив ведерко на сруб, я увидела, что на дне было с чашечку воды и толстый слой песку. Люди, которые стояли рядом у костра, сказали, чтобы я осторожно слила воду, а песок вытряхнула. Я опускала ведерко несколько раз и набрала четверть котелка, а потом из очереди мне сказали:
— Хватит, девочка. Надо было уйти.
Утром в бараке кричали: «Баланда, баланда!». Я не знала, что это такое, но все бежали с посудой за баландой. Рядом с тетей на полу стояла солдатская манерка, она протянула ее мне, я тоже побежала и заняла очередь. Потом ко мне подошли все мои тети. Мы получили четыре порции серой жидкости, от которой сильно пахло затхлой мукой, но никакой другой горячей еды не было. У нас были из дому взяты сухари, и даже копченая телятина была. Но телятину бабушка не дала, сказала, что ее надо хорошенько прокоптить на костре или проварить, она покрылась зеленой плесенью.
В соседнем бараке жили русские, украинцы и белорусы. Они бродили по подчищенному лесочку вокруг бараков, как потрепанные осенними ветрами мухи. Но в очереди за баландой они всегда были первыми. От них наши узнали, что километрах в двух-трех в лесу есть озеро и что туда можно незаметно пробраться. Первый раз я пошла на озеро рано утром с моими тетями и с нашей бывшей соседкой Хелми. Мы проползли под проволочным заграждением и направились по протоптанной тропинке к озеру.
В ледяной воде без мыла мы постирали белье, помыли руки, ноги и лица, набрали воды и отправились обратно. По дороге мы не разговаривали, оглядывались, боясь встретить немцев.
Только мы успели вернуться в барак, вошел немец и громко по-русски объявил, что нам всем приказано сделать укол против брюшного тифа и еще от каких-то заразных болезней. Я пошла на укол с девочками из нашей деревни. В руке санитара был большущий шприц с флаконом мутной жидкости. К нему стояли в очереди люди, у всех был засучен рукав. Мы сбились в кучу в углу кабинета, я заметила, как один из санитаров что-то сказал другому и показал глазами в нашу сторону. Они засмеялись. Я сказала девочкам, что пойду первая. Но нам влили, наверное, слишком много этой жидкости, и у нас заболели желудки, а у детей поднялась высокая температура. Я тоже заболела, у меня была тоже высокая температура, все время хотелось вытянуться, а места было мало, и пол был твердый, каменный, невозможно было долго лежать на одном боку. Во сне я бредила, и мне снилось будто на шею мне привязывают камень и хотят бросить на дно реки, как когда-то давно мальчишки бросили за деревней с высокого берега в реку собаку. Утром мне стало лучше, но в бараке было очень душно и сильно воняло: те, кто сидели у окна, не разрешали открывать форточку. Тетя одела меня и вместе с Женей вывела на улицу, мы посидели немного на скамейке, но меня начало трясти, пришлось вернуться в барак.
Днем тетя опять отправилась на озеро. Вернувшись, она рассказала, что недалеко от нашего лагеря находится еврейский лагерь, он обнесен в несколько рядов колючей проволокой, и у ворот там стоят часовые с собаками. Я вспомнила немецкую листовку, которую мы нашли еще в начале войны до того, как немцы к нам пришли, там было написано:
«Бей жида-большевика,
Рожа просит кирпича!»
Я спросила у тети:
— А евреи и жиды — это одно и то же? Она ответила:
— Да, так же, как финны и чухна.
— А я видела евреев?
— Ну конечно, у нас всегда в деревне было много дачников евреев. Помнишь, у тебя была подруга Софа, которая жила у Уатилан Катри? И муж тети Ханны, отец Риты, тоже был еврей.
Тогда я спросила:
— А почему их держат там отдельно и с собаками караулят? Тетя не ответила.
Женя проснулся и захныкал, он теперь почти всегда хныкал, у него постоянно была повышенная температура, и он кашлял. Тетя не повела его на укол, хотя и было приказано обязательно пойти всем. Уколы пришли делать даже нашим больным старикам, которых отделили от нас в маленький домик. В тот домик попали две мои прабабушки и дедушка, мы носили им туда еду и воду, они лежали там на железных койках.
Опять пришел тот русский немец и прокричал:
— Готовьтесь, в баню поведем! Кто-то из зала выкрикнул:
— Что ж нас вести, мы сами умеем ходить, скажите, в какое время и куда идти.
Он ответил:
— За вами придут, — и ушел.
Утром пришли два таких же, как вчерашний, но эти были с автоматами и приказали всем выйти из барака. На улице они хотели построить нас в колонну — получилась толкотня и шум: строиться никто не умел. Наконец толпой пошли за одним из военных — второй шагал сзади.
У дверей бани начался гвалт, ничего не было слышно. Вдруг тот вчерашний военный вышел из бани, встал на крыльцо и прокричал:
— Я приказываю всем вместе — и мужчинам, и женщинам — без разговоров войти в баню. Вашей группе отведен час, будете галдеть — уйдете, не помывшись.
Все сразу начали втискиваться в двери. Мы не мылись в бане с того времени, как ушли из дома. В бане было жарко и много пару, в железных коробках было черное жидкое мыло. Женщины забились в один угол, мужчины в другой. Мне не хватило шайки, а в конце, где собрались мужчины, шаек было много. Я крикнула, чтобы мне выкатили по пустой части лавки шайку, но стоял такой гул, что никто ничего не слышал. Я быстро пробежала в мужской угол, схватила шайку. Кто-то шлепнул меня по заду ладонью, я поскользнулась, но шайку успела схватить. Нашу одежду выпарили в вошебойке, она была горячая и пахла больницей, полотенец не было, и одежда не натягивалась на мокрое тело. А военные кричали: «Давайте, давайте!» и выталкивали нас на улицу. Из-за сильного холодного ветра наши распаренные лица быстро стали сине-сизого цвета; мы шли согнувшись, сгрудившись, толкая друг друга, втянув головы в воротники, руками прижимали грудь, будто боялись, что ветер вырвет и вынесет наши души.
В бараке было тепло надышано, я легла на свое место. Было как-то неуютно-легко, тело уже привыкло к тяжелой коре, которая теперь сползла. Под утро что-то мокрое и холодное прикоснулось ко мне, я спросила:
— Что это?
Тетин голос ответил: «Спи, еще рано». Тетя, холодная и мокрая, втискивалась между мной и Женей. Я шепнула:
— Где ты была?
— Утром расскажу, спи.
Как всегда, первой проснулась бабушка и вышла на улицу.
Я тоже встала, от цементного пола болели бока, больше лежать было невозможно. На улице было холодно, моросило, начало знобить, надо было развести костер, но нигде поблизости уже не было ни хворостинки. Надо было опять выйти за колючую проволоку. Мы с Ройне добывали дрова. В тот раз мы решили пойти не в сторону озера — там все собрано, а в противоположную, где мы еще не были. Мы пролезли под проволокой и вышли на желтую песчаную дорогу. Нам послышались голоса людей, мы присели за кусты. Первым мы увидели толстого банщика, по двум сторонам от него шло по немцу с автоматами, за ними двигалась колонна черных, очень худых людей, за колонной опять немцы с автоматами. Они шли строем — мужчины, женщины, дети. Ройне шепнул:
