— Позор, срам! Не пограничник, а побирушка.

Мишка виновато косил глазами в его сторону, а пограничники защищали медвежонка и дружно наполняли миску. Тогда и Ерохин протягивал ему на закуску кусок сахару, который оставлял от своей порции.

Прошло таёжное лето.

Пожелтела тайга. Красными пятнами обозначились клёны. Зашелестел сухим листом дубняк. Прощально закричали над сопками стаи перелётных птиц.

Последние неожиданные бабочки иногда появлялись над заставой и, что-то устало поискав, исчезали уже насовсем.

Мишка смотрел на всё это с удивлением и тревогой. Осторожно выглядывал за ворота, принюхивался к запахам тайги, но убегать не собирался.

Он вырос, шерсть на нём стала жёсткой, медвежьей, и Ерохин однажды сказал:

— Ого! Тебя уже иначе, как по отчеству, не назовёшь. Только Михаилом Матвеичем!

— А почему Матвеичем? — полюбопытствовали солдаты.

— А как же! Принёс-то его капитан Матвеев!

Так и стали его звать по имени и отчеству.

Михаил Матвеич привык к пограничникам. Просыпался в одно с ними время, кувыркался с утра на гимнастических снарядах, боролся с солдатами, ходил по бревну.

Но больше всех он привязался к Ерохину. Уходил Ерохин в наряд — медведь ждал и встречал его. Чистил Ерохин посуду возле кухни, и Михаил Матвеич бегал за ним.

А скоро Ерохин удивил всех весёлой придумкой.

Метрах в ста от заставы прыгала по камням горная речка. Каждый день повар катил к ней тележку с бочкой, набирал бадьёй воду и, посвистывая, толкал повозку обратно.

Сначала Михаил Матвеич бегал за ним следом.

Но как-то Ерохин поставил его рядом с собой.

Мишка налёг мохнатой грудью на оглобли и весело потопал вместе с поваром.

Наконец Ерохин оставил его у бочки одного. И все увидели удивительную картину.

Михаил Матвеич толкал тележку с бочкой, а Ерохин шёл сбоку и беззаботно покуривал.

Скоро Ерохин научил медведя наполнять бочку водой, и Михаил Матвеич стал настоящим водовозом.

С утра медведь становился в упряжку и ехал к реке.

Он черпал бадьёй воду и наполнял бочку, принюхиваясь, не начался ли обед. Вода хлюпала через край, и медведь тянул бочку к кухне. Там он хватал свою миску и торопливо бежал к окошку.

— Ну и выдрессировал! Талант! Хоть в цирк его отдавай. На всю страну прославится, — говорили пограничники.

— А Ерохина к нему дрессировщиком!

— Нет, — выглядывал из окошка раскрасневшийся Ерохин. — Я после службы на трактор сяду. Но уж если приду в цирк — сразу в первый ряд. Выйдет Мишка на сцену, а я ему: «Привет, Михаил Матвеич! Не помните? Зазнались? А я Ерохин. На одной заставе с вами служил, в люди вас выводил!»

Может быть, так всё и было бы, если бы не случилась с Михаилом Матвеичем беда.

Перевели с какой-то заставы на эту рядового Митрофанова. Прибыл он вечером. А утром пошёл кувыркаться на турнике. Взобрался, вдруг слышит — кто-то рядом сопит. Оглянулся, а за ним медведь карабкается!

Слетел солдат с перекладины на землю — и задом, задом в казарму. Кричит:

— Медведь, медведь!

А пограничники смеются:

— Своего брата пограничника не узнал! Это же наш Михаил Матвеич!

Оправился солдат от испуга. Но на медведя затаил злость и решил тоже сыграть с ним шутку.

Как-то утром Михаил Матвеич собрался за водой. Митрофанов подкрался сзади к бочке и выдернул из неё деревянную затычку — чоп. Этого никто не заметил. И Михаил Матвеич так и покатил к реке. Стал он наливать воду. Раз вылил бадью, второй, а бочка пустая. Уже дольше привычного льёт, а в бочке всё пусто.

Рассердился Михаил Матвеич, забегал быстрей.

А вода всё равно в дыру уходит.

Тут уж время к обеду подошло, медведь замотал головой, занервничал. Бросил бадью, схватился за оглобли — и бегом к дому. А бочка скачет, гудит пустая — значит, к реке нужно ехать. Рассвирепел медведь, выскочил из упряжки, перевернул повозку, хватил в ярости бочку о землю, заревел... и вдруг сам грохнулся рядом.

Стали на заставе обедать, а Михаила Матвеича нет. Не бывало такого. Один Митрофанов сидит себе, ухмыляется. Уже пообедали, а Мишки всё нет.

Вышли на дорогу посмотреть — может, в тайгу убежал. Смотрят, на дороге бочка, а рядом с ней лежит медведь. Окликнули его, а он мёртвый.

Сердце разорвалось.

На следующий день начальник заставы вызвал рядового Митрофанова и сказал:

— Пять суток наряда вне очереди: возить с речки воду на кухню.

— За скотину, что ли? — недовольно спросил Митрофанов.

— Нет. Самому надо быть человеком. Даже с животным, — сказал Матвеев и вышел за порог.

Было тихо. Процокали в стороне копытами кони. На рыжую осеннюю сопку ехал пограничный наряд.

А на дороге уже раздавался скрип колёс. Это Митрофанов толкал к реке повозку с пустой бочкой.

День я ещё гостил на заставе, а на следующее утро собрался уезжать. Но Щербаков сказал:

— А я-то выпросил выходной! Поживи у нас ещё денёк. Сходим на охоту: попробуем взять кабана или козла.

Щербаков обошёл заставу. Потом мы взяли автоматы, бинокль, стали на лыжи и быстро побежали под гору.

Сопки остались в стороне, и перед нами засверкало чуть покатое снежное поле. Иногда ветер со свистом гнал по нему позёмку, и в воздухе сверкала морозная пыльца. Я еле поспевал за Щербаковым. Он шёл быстро и широко. Щёки у него покраснели, будто налились брусничным соком. Иногда капитан поворачивался ко мне и приговаривал:

— Не отставать! Сейчас отыщем такую дичь!

Но чем дальше мы шли, тем чаще останавливался Щербаков: вокруг не было ни одного следа. И он в досаде разводил руками:

— Вот тебе и раз! Ну ничего, сейчас уж обязательно что-нибудь возьмём, — сказал он, когда мы подъехали к поросшему рыжим дубняком холму. — Здесь у кабанов главная столовая. Жёлуди. Только держись поосторожней: кабан — животное злое.

Я поставил автомат на взвод и полез вверх за Щербаковым, насторожённо оглядываясь на каждый кустик. Мы забрались на самую верхушку холма, а следов всё не было. Я остановился передохнуть и посмотрел в сторону реки: за ней лежала чужая земля.

И тут на нашем берегу я разглядел какую-то фигуру. Я показал на неё Щербакову.

— Интересно, кто это бродит? — подумал он вслух.

— Может, кто-то из пограничников учит собак? — предположил я.

К фигуре быстро ползла на брюхе собака.

— Может быть... — сказал Щербаков. — Но только зачем он сюда забрался?

Капитан взял бинокль, навёл его на берег и воскликнул:

— Вот это пограничники!

Он протянул бинокль мне, и я оцепенел: впереди на задних лапах стояла громадная волчица, а к ней по снегу быстро ползли два матёрых волка. За ними из-под берега выскакивали ещё один, другой... Целая стая!

В лицо мне ударила позёмка, и по спине пробежали мурашки. Рядом раздался протяжный вой — то ли донёсся волчий, то ли разошёлся ветер. «Наверное, надо уходить», — подумал я.

Но Щербаков насупился.

— Волчьи игры. Им игры, а колхозному стаду — слёзы! А ну-ка, давай, гони их на меня! — крикнул он и бросился с горы в обход.