Находясь в таком окружении, многие из новгородцев стали колебаться, размышляя, не пора ли сменить царя, а то ведь можно и опоздать. Удерживали их в верности Шуйскому только проповеди митрополита Исидора и авторитет самого Скопина. Городской воевода Михаил Татищев, который по чину обязан был навести порядок и утихомирить крикунов, вдруг как-то странно оробел, что было совсем на него не похоже.

Скопин хорошо знал, что Татищев был единственным, кто смел говорить Димитрию в лицо всё, что о нём думал, и что именно он всадил длинный нож в бок Петру Басманову, положив начало кровопролитию. Однако теперь ярый приверженец старины, не стесняясь, костерил «Ваську Шуйского», как он называл государя, за неумелое правление. Причиной тому была обида, что Шуйский, которому, видать, надоело выслушивать назойливые советы бесцеремонного окольничего, отослал «героя» переворота товарищем воеводы в Новгород.

Татищев свои обиды не скрывал от Скопина, считая и того тоже обиженным — был великим мечником при прежнем государе, а теперь отослан в сомнительную экспедицию за шведской помощью. Когда в Новгороде обстановка особенно накалилась, он по-отечески посоветовал Скопину покинуть город. Скопин выехал навстречу приближающимся шведам, но новгородцы одумались и послали за ним гонцов с просьбой вернуться. Ему целовали крест в верности представители всех частей города.

Вернувшись, Скопин решительно взял оборону города в свои руки — делал смотр укреплениям, обучал жителей, как действовать в случае осады. Лазутчики донесли ему, что в Старую Руссу пришёл многотысячный отряд запорожских казаков под предводительством полковника Кернозицкого.

Когда казаки подошли вплотную к Новгороду и стали требовать добровольной сдачи, Скопин решил нанести внезапный удар имевшимися у него незначительными силами стрельцов. На военном совете, где обсуждался план операции, неожиданно вызвался командовать отрядом Татищев. К нему вновь вернулась грубая хвастливость. Он уверял, что казаки сразу разбегутся, лишь завидев его знамя воеводы.

Такая воинственность вызвала у Скопина удивление, но спорить он не стал.

А ночью к Скопину заявились два стрелецких сотника и донесли, что воевода готовит измену — подговаривает стрельцов при встрече с неприятелем не оказывать сопротивления. Причём, как уверяли сотники, уговоры Татищева многие слушают охотно.

Надо было действовать решительно. Скопин приказал немедленно собрать на соборной площади весь состав имеющегося войска. Свет факелов высвечивал встревоженные лица стрельцов.

   — Мне донесли, что наш воевода готовит измену и собирается перейти на сторону воров со всем войском!

Татищев, стоявший рядом, испуганно отшатнулся, обычная его самоуверенность исчезла, он начал что-то говорить, но Скопин не слушал, а продолжал:

   — Может, это и ложный донос. Я судить не могу! Судите его сами!

С жутким воем набросились стрельцы на оробевшего воеводу. Многие из них явно не хотели, чтобы Татищев стал оправдываться, ведь он мог, покаявшись, объявить имена сообщников.

Через несколько мгновений ярость стрельцов утихла, и они отхлынули, оставя на брусчатой мостовой изуродованный труп в луже крови. Скопин хладнокровно смотрел на расправу и, когда всё стихло, сказал:

   — Так будем каждого карать за измену! Расходитесь по домам. Похода не будет!

Наутро пришла радостная весть: в Тихвине и других новгородских землях составилась двухтысячная рать из крестьян, пришедших защищать свой великий город от иноземцев. Их привели Степан Горихвостов и Евсей Рязанов.

Скопин воодушевился: хотя ополченцы и не были обучены ратному делу, однако это было уже «его войско», которое он поведёт к победам. Кернозицкий, узнав от «языка» о приходе в Новгород пополнения, без боя отступил в Старую Руссу.

...Граф Ла-Гарди въезжал в Новгород в окружении почётного эскорта, присланного Скопиным-Шуйским. Несмотря на свои двадцать семь лет, граф был опытным воякой, десять лет без малого он воевал с поляками, отстаивая права своего короля Карла IX на Ливонию. Правда, как утверждали злые языки, половину времени он провёл в плену, схваченный Станиславом Жолкевским[90] — лучшим полководцем Речи Посполитой, ветераном, бывшим когда-то соратником самого Стефана Батория. Впрочем, это не уменьшило воинский пыл де Ла-Гарди, он снова рвался в бой во славу своего короля.

Скопин-Шуйский встречал его на площади перед Софийским собором. Он был ещё моложе графа — ему минуло всего двадцать два, однако телосложение его было отнюдь не юношеским — гигантского роста, широк в плечах, голова величаво откинута чуть назад, яркие голубые глаза излучают мужество и недюжинный ум.

Де Ла-Гарди представил Скопину своих спутников, опытных военачальников Акселя Курка, Христиерна Зоме, Андре Бойе и Эберта Горна. Затем он напыщенно произнёс:

   — Его величество король слышал о бедствиях Московской земли, которую по наущению поляков терзают обманщики, называясь членами царственного дома, и губят землю и народ. Чтобы не дать успевать злу далее, его величество король, по просьбе вашего государя, послал на помощь несколько тысяч ратных людей, а когда нужно будет, пришлёт ещё и более для Московского государства от страха ложных царей. Король желает, чтоб ваш государь и всё Московское государство процветали вечно, а враги, взявшие теперь такой верх, получили бы достойное наказание на страх другим!

Скопин, выслушав перевод толмача, низко поклонился, по русскому обычаю коснувшись земли пальцами.

   — Благодарим, и вся земля Русская благодарит великого короля Карлуса, что он по христианскому милосердию оказывает нам помощь.

Однако Скопин был не только полководцем, но и дипломатом. Он вовсе не хотел, чтобы шведы считали, будто только исключительно их вмешательство принесёт освобождение Руси.

Поэтому он решил обрисовать положение, в котором находилось его государство, как можно в более розовом свете.

   — Великий государь наш, слава Богу, находится в благополучии, и все подданные Московского государства ему прямят. Только каких-нибудь тысяч восемь русских бездельников, по незнанию, пристало к четырём тысячам поляков да к двум тысячам казаков и к разным разбойникам. Они заложили дороги к Москве, Смоленску и Новгороду.

Де Ла-Гарди бросил на него вопросительный взгляд. Лишь дипломатический этикет не позволил ему спросить прямо: «Так какого же черта вы просили у нас помощь, если силы воров столь малочисленны?»

Скопин понял, что несколько переборщил, и стал объяснять:

— Мы доселева против них не ходили большою силою, ожидая вашего прихода, потому что они выбегают, пустошат земли и тотчас прячутся за валы в остроги, да и городские жители им не верят. Мы же здесь тридцать семь недель стоим. Новгородскую землю пустошили две тысячи литовских людей да тысячи четыре Московской земли воров, и наших городских людей побито сотни четыре. Но только услышали воры, что вы приходите, тотчас убежали от Новгорода: одни в воровской тушинский обоз, а другие — в Старую Руссу. Мы просим, чтобы ты вёл своих людей прямо в Старую Руссу. Как только слух разойдётся по Московской земле, что вы пришли, так многие, что теперь отложились, принесут прежнюю покорность.

Графу не понравилась напористая решимость Скопина немедля выступить в поход, и он с учтивой холодностью заметил, что для начала надобно утвердить договор, подписанный в Выборге, выдать войску положенное жалованье и дать ему отдохнуть после столь длительного перехода.

Начавшиеся после этого переговоры шли трудно. Скопин вновь подтвердил обязательство передать в двухмесячный срок Корелу, которую шведы уже называли по-своему — Кексгольм. В счёт жалованья он передал де Ла-Гарди соболей на три тысячи рублей, но это составляло лишь пятую часть просимой суммы. Скопин разослал письма по городам с отчаянной просьбой ускорить присылку денег, государственная казна была пуста.

Расходились и военные планы двух полководцев — Скопин настаивал на скорейшем походе к Москве, чтобы снять осаду, де Ла-Гарди, напротив, желал не торопясь освободить северные города, втайне мечтая об установлении здесь шведского протектората. В конце концов Скопин согласился послать часть своих воинов для освобождения Пскова, а де Ла-Гарди выделил двести кавалеристов и четыреста пехотинцев под командой Горна в четырёхтысячный отряд русских ратников, которых вели к Старой Руссе Семён Головин, шурин Скопина, и Фёдор Чулков.