К исходу второго дня перехода от Троицкого монастыря войско Пожарского подошло к Яузе. До Арбатских ворот Белого города, где воевода наметил разбить основной лагерь, оставалось всего пять вёрст. Однако уже смеркалось, поэтому решили остаться на ночлег здесь. Запылали костры, в котлах забулькало варево из муки и сухого мяса.

Посланцы Трубецкого, проезжая по лагерю, завистливо принюхивались.

   — Видать по всему, сытно живут! — сказал один из всадников в казачьей шапке с кисточкой.

   — Вон морды какие гладкие наели! — продолжил второй. — И одеты все справно. Не то что наши — в одном рванье ходят.

   — А куда же вы всё добро, что по городам награбили, подевали? — насмешливо бросил Ждан Болтин, сопровождавший посланцев к шатру воеводы. — Чай, пропили всё аль в зернь проиграли!

   — Что поделать! — ответил тот, что в казачьей шапке. — Такой уж мы народ: что воевать, что гулять — до смерти!

Они застали князя в шатре, окружённого военачальниками. Те внимательно слушали лазутчика, одетого в лохмотья нищего, какие бродили по русским дорогам сотнями.

   — Ходкевич идёт от Вязьмы! — возбуждённо говорил лазутчик.

   — Много с ним народу? — спросил князь.

   — Литовская кавалерия, это те, что с ним воевали ещё в Ливонии.

   — Сколько?

   — Пятнадцать хоругвей насчитал.

   — Это, значит, тысячи две будет, — прикинул Пожарский.

   — Ещё венгерские конники, несколько сот. Есть пехота, тысячи полторы. Я слышал, будто их Жигимонт на подмогу гетману прислал из Смоленска. А ещё черкасы, тьма: тысяч с восемь. Их ведут атаманы Заборовский, Наливайко и Ширай.

Пожарский, нахмурившись, тревожно переглянулся с остальными воеводами.

   — А наряд большой?

   — Нет, идут налегке — всего две пушки везут с собой.

   — Видать, надеются на пушки в Кремле! — высказал догадку князь. — Что ж, будем готовиться к бою.

Затем он повернулся к посланцам Трубецкого и приветливо махнул рукой, приглашая говорить.

   — Почто, люди добрые, пожаловали? Здоровы будете!

   — Спасибо, князь! И ты здоров будь! И вы все, воеводы! — поклонились гости. — Мы воеводой князем Трубецким посланы. Приглашает он вас идти немедля в его стан в Замоскворечье. Наш лагерь хорошо укреплён, высоким валом, частоколом и рвом окружён. И места вдоволь. Как Заруцкий убёг, половина землянок пустыми сделались!

   — Спасибо за приглашение! — ответил князь и при этом выразительно поглядел на своих воевод.

Те, поняв немой вопрос Пожарского, затрясли головами в знак несогласия.

   — Спасибо за приглашение, — повторил князь, — только не бывать тому, чтобы нам стать вместе с казаками.

   — Обидишь Трубецкого, князь, — сказал посланец.

   — Лучше уж обида, чем смерть! — веско сказал Минин. — Кто вас знает, может, задумали Дмитрия Михайловича, как Ляпунова, на сабли поднять!

   — Так Заруцкий убёг, а с ним все, кто против вас был.

   — Не скажи, — вмешался вдруг Ждан Болтин. — Вот вы сейчас ехали и завидовали, деи, сыты наши ратники и одеты. А коль в стан к вам придём, казаки от зависти задираться начнут. Наши не уступят, вот и побоище случится литве на потеху.

   — Правильно речёшь, Ждан, — одобрил Пожарский. — Бережёного Бог бережёт!

Наутро полки Пожарского пришли в движение. У Яузских ворот их ждал Трубецкой, выведший всё своё воинство из укреплённого стана. Две рати встали напротив друг друга, лицом к лицу. Наступила зловещая пауза. Многие невольно положили руки на рукояти сабель. Неужто бой со своими?

Вперёд выехал Трубецкой в сопровождении оставшихся ему верными немногочисленных бояр и атаманов. Тронул коня и Пожарский, подъезжая вплотную к Трубецкому. Не слезая с коней, поклонились друг другу, сняв шлемы.

Трубецкой, памятуя о своём боярстве, решил показать своё верховенство.

   — Зачем ослушался моего приказа? — вытаращил он маленькие свинцовые глазки, стараясь придать лицу свирепое и одновременно горделивое выражение. — Ведь здесь, под Москвою, я — главный воевода.

Выглядело это смешно, и окружавшие Пожарского воеводы прыснули, не сдержавшись.

Однако сам Дмитрий Михайлович не поддержал веселья. Он посмотрел прямо в глаза Трубецкому и ответил без тени враждебности, но твёрдо:

   — Скажу, что и вчера твоим гонцам ответил: «Нам вместе с казаки не стаивать!» Враг у нас один, и биться будем заодно, а стоять будем отдельно. Так оно спокойнее будет. Да и рассуди здраво: никак нам вместе в Замоскворечье стоять нельзя. Ведь гетман, то и тебе хорошо ведомо, сегодня у Поклонной горы будет. Значит, надо ему прямую дорогу к Кремлю перекрыть. Здесь я со своим войском и встану — от Тверских ворот до Москвы-реки. А тебе следует со стороны Замоскворечья заслон поставить. Вдруг он по правому берегу двинет. А как отобьём гетмана, то и за тех, кто в Кремле засели, возьмёмся. Правильно?

Трубецкой вынужден был согласиться, что это разумно, и попросил подкрепления. Пожарский обещал подослать к вечеру пять сотен лучших всадников. Однако начавшийся мирный разговор прервался, когда к Пожарскому подъехал Минин. Он, оказывается, успел повидаться с московскими посадскими людьми, вернувшимися к своим пепелищам. Те пообещали помочь ополченцам рыть окопы. Говорил Козьма просто, не чинясь, и обида Трубецкого вспыхнула с новой силой. Он в гневе воскликнул:

   — Уже мужик нашу честь хочет взять на себя, а наша служба ни во что будет!

Он повернул коня и, ударив его плёткой, ускакал прочь, к своему лагерю.

   — Чего это он так сбесился? — удивился Минин.

   — Всё хочет над нами главенство взять! — усмехнулся Пожарский.

   — Ha-кося выкуси! — озорно показал фигу Козьма вслед удалявшемуся тушинскому боярину под дружный хохот товарищей.

Войско Пожарского двинулось вдоль крепостных стен Белого города. Их увидели наблюдатели на башнях Кремля, и то тут, то там показались белые облачка дыма. Это поляки открыли огонь из пушек. К счастью, ядра не долетали до цели и только вызывали насмешки ратников.

У Сретенских ворот князь оставил передний ряд своего войска и с сыновьями свернул к Лубянке, чтобы взглянуть на останки отчего дома. Представшее зрелище было горестным: от терема и многочисленных амбаров — лишь куча головешек и обгорелых кирпичей. Но сквозь бесформенные завалы упорно пробивалась зелёная трава, а ниже, у Трубы, слышалось звонкое дробное перестукивание топоров. Пожарский съехал вниз, минуя обгорелые стены Рождественского монастыря. Здесь его взору предстала совсем другая, радующая душу, картина — мужики, как муравьи, копошились возле сваленной с возов груды свежесрубленных брёвен, ловко очищая их от коры, резко пахнущей смолой.

Это были посадские люди Пожарского. После пожара бежавшие, как многие другие москвичи, от зверств оккупантов, сейчас они возвращались, узнав о приходе ополчения. Мужики радостно приветствовали Дмитрия Михайловича. Тот спросил:

   — Что это вы с брёвнами возитесь?

   — Домы ставим, князь-батюшка.

   — Не рано ли затеялись?

   — В самый раз, чтоб до морозов успеть.

   — А не боитесь, что литва снова пожжёт?

   — Нет, князь-батюшка! Ты их наверняка одолеешь, вон какую силу ведёшь.

Вера людей в его победу несказанно ободрила князя. Он заулыбался мужикам:

   — Ну, Бог вам в помощь!

Чем дальше ехал воевода, тем больше убеждался, что жизнь в Москве не умерла и люди верят в наступление лучших времён. Снова ожил лесной торг, расположившийся, как и раньше, от Неглинной до Петровских ворот. Здесь были не только брёвна и тёс, но и готовые срубы для изб. Бойко шла торговля съестными припасами и тканями.

   — Нет, не погибла Москва, снова оживает, — радостно сказал Дмитрий Михайлович сыновьям. — А это значит, что никакому ворогу её не покорить. Даст Бог, литву одолеем и новые хоромы себе на Лубянке поставим!

...Основной стан разбил у Арбатских ворот. Слева, в Чертолье, уже укрепился отряд Василия Туренина, подошедший ранее. Рядом с ним расположился и отряд владимирцев под командованием Артемия Измайлова. В их задачу входило не пропустить войско гетмана, если оно попробует прорваться в Кремль по левому берегу Москвы-реки. Справа от главного лагеря, вплоть до Петровских ворот, поставили свои сторожки отряды Пожарского-Лопаты и Дмитриева.