— Воеводой послан на город, что у Николы Зараского, — с напускным спокойствием ответил князь, но обе женщины, хорошо знавшие Дмитрия, почувствовали, что он гордится новым назначением.

   — Поздравляю, князюшка! Наконец-то наш род снова в чести! И не богатством, а верной службою! — воскликнула Мария Фёдоровна.

Прасковья Варфоломеевна всплеснула руками:

   — Собираться надо. А скоро ехать?

   — Завтра с утра.

   — Я же не успею! Ведь сколько с собой надо брать!

Дмитрий ласково обнял жену за плечи:

   — Не хлопочи. Приедете позже, когда обоснуюсь. Ужо дам весточку.

   — Может, нам в Мугреево уехать? — спросила мать. — Поместье-то наше совсем захудало. Да и на подаренное государем село Нижний Ландех посмотреть надобно. Хозяйство большое — двадцать деревень, семь починков да двенадцать пустошей.

   — Не время сейчас! — покачал головой Пожарский. — В тех краях Лисовский со своими разбойниками лазит. Жаль, что я прошлой зимой его не достал... В Москве сейчас спокойнее всего. Князь Скопин со своим войском уже на подходе. Скоро он и Жигимонта, глядишь, от Смоленска отгонит.

   — А самозванец? — с тревогой спросила мать.

   — Для его острастки государь лучших военачальников воеводами по городам вокруг Калуги разослал, — снова не без горделивой нотки ответил князь и перешёл к хозяйственным делам: — По весне, дай Бог, суздальские земли от воров очистятся, тогда и поедете. А там, глядишь, к лету и ко мне на жильё переберётесь. С вами для защиты оставляю Надею. Да и пора младших — Фёдора да Ивана к военному делу приучать.

   — А Петра? — спросила жена.

   — Петра я возьму с собой! — твёрдо ответил Пожарский.

   — Ему же и шестнадцати нет! — воскликнула Прасковья Варфоломеевна.

   — Самая пора. Мне десять было, когда я княжить начал. А мои сыновья должны быть воинами не хуже меня! Лучше не мешкайте, готовьте для нас с Петром что нужно.

Наутро Пожарский со своим маленьким конным отрядом выступил в поход. За день он преодолел расстояние, отделявшее Зарайскую крепость от Москвы. Здесь его ждали. На площади собрались и ратники, и служилые люди, и посадские. Приехали поприветствовать воеводу окрестные дворяне. Князь убедился, что его имя здесь хорошо известно с той поры, как в расположенном невдалеке селе Высоком он наголову разгромил Лисовского.

Когда Пожарский, устроившись в кремле, вышел к ожидавшим его людям, первый вопрос был: не вернутся ли ляхи?

Князь лукавить не стал:

   — Могут и вернуться. Могут и казаки от самозванца набежать. И пощады не ждите — после неудачи под Москвой они ещё пуще злодействовать будут.

   — Что же делать? — со страхом застонали в толпе.

Пожарский ободряюще улыбнулся:

   — Главное — не падать духом. Пословицу знаете: «На Господа надейся, а сам не плошай». Всегда надо быть готовыми дать отпор разбойникам.

   — Где ж нам с вилами? — уныло возразил какой-то мужичонка в рваном треухе.

   — А вон стрельцы на что? Гляди, какие ребята! Орлы! Такие любого Лисовского разобьют.

Стрельцы, стоявшие кто как, опершись о берданки, гордо приосанились.

   — Молодцы, что говорить! — продолжал тот же мужичонка, видать самый бойкий из всех. — Так мало их! Им крепость бы удержать. А как нам быть?

   — Я вот что вам предлагаю, — заметил Пожарский, — весь хлеб, что вы сейчас по лесам да оврагам прячете, в кремль свезти, а весной, когда сеять будете, его возьмёте. Так надёжнее будет. А то, скажем, на тебя, не дай Боже, лях нападёт, приставит саблю к шее, ты же ему откроешь, где запасы хранишь, да ещё и покажешь. А он тебе в благодарность башку и снесёт. А коль в кремле зерно-то, пусть оттуда его берёт. Глядишь, зубы и обломает.

   — Мудро говоришь, князь, — заговорили одобрительно.

   — Лучше, конечно, ни ляху, ни казаку не попадаться, — продолжал воевода. — А что для этого надо? Кремль у нас хороший, каменный, любую осаду выдержит. Но места в нём мало. Дай Бог стрельцам разместиться. А куда посадским да крестьянам прятаться? Крепость-то дырявая. Вон там стена завалена, здесь вал поосыпался. Значит, надо, не мешкая, крепость укрепить. И ещё. Вон сколько мужиков здоровых. Надо оружием запастись — копьями и рогатинами, да и топоры сгодятся. А бою обучим, не впервой.

Незаметно текли дни в трудах. Избранные от посада доверенные люди принимали добро, раскладывая в амбары и подземелья кремля, везли брёвна и камни для стен, как потеплело, углубили ров. К счастью, враг близко не подходил. Лазутчики доносили о небольших группах всадников, но те в бой вступать не решались.

Пожарский тем временем списался с соседями — воеводами Коломны, Каширы, Переяславля Рязанского. Особенно рад был Пожарскому Прокопий Ляпунов и обещал вскорости приехать.

Но приехал не он, а его племянник. Даже не приехал, а примчался. Оставив взмыленного коня у крыльца, вбежал в горницу, выкрикнул:

   — Скопина убили!

   — Как убили? — вскочил Пожарский. — Кто?

   — Дядя мой тебе грамоту прислал, зовёт на Шуйского идти.

Пожарский оглядел Фёдора. Был тот погодком его Петра, такой же ещё несуразный, с длинными руками и ногами.

   — Сядь, коль в гости приехал! — строго сказал князь. — Я сейчас сына кликну, познакомитесь.

   — Но чтоб боле никого! — задиристым баском потребовал юнец. — Дело тайное, так дядя сказал.

   — Дядя сказал, а ты кричишь во всё горло! Все вы, Ляпуновы, орать здоровы. Сядь, говорю, переведи дух после дороги.

Сам он углубился в чтение письма. События действительно были прискорбные.

...Вся Москва встречала князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского ликованием. Его и графа де Ла-Гарди чествовали как победителей. Имя двадцатитрёхлетнего героя было у всех на устах. Столько славословия раздавалось в его адрес, в том числе и от самого государя, что граф де Ла-Гарди почувствовал недоброе и начал звать Скопина скорее оставить Москву. Но тот принимал все поздравления чистосердечно, верил в искренность тех, кто говорил ему ласкательные слова.

Правда, был у него неприятный разговор с дядей, когда они впервые остались в царской опочивальне одни. Причиной послужил всё тот же Прокопий Ляпунов. Когда ещё Скопин был только на подходе к Москве, то прибыли к нему посланцы неугомонного рязанца. Тот, поздравляя полководца с замечательными победами, предложил ему свою помощь для того, чтобы занять царский трон. И хотя Скопин с гневом отклонил это предложение, ничего не сказав царствующему родственнику, тому донесли другие.

Царь прямо спросил племянника, желает ли он занять его место. Но Скопин протестовал так бурно и искренне, что, казалось, убедил государя. Во всяком случае, он даже замахнулся посохом на брата Дмитрия, когда тот в думе начал возводить на юного полководца напраслину, будто бы он сам, по своей воле отдал шведскому королю Корелу.

Сейчас же, дочитав письмо Ляпунова, где тот действительно призывал немедля идти с войском на Москву и скинуть Шуйского, Дмитрий Михайлович, упёршись тяжёлым взглядом в столешницу, медленно произнёс:

   — Вот что, Фёдор, я тебе скажу. Скажу как сыну. И ты, Пётр, слушай внимательно и запомни раз и навсегда: негоже нам, людям дворянского происхождения, изменять своему слову, а тем более присяге. Я жизнью своей клялся быть верным Шуйскому, крест целовал. И слово своё сдержу, даже если смертный час придёт. Запомните, дети мои, что нет большего греха, чем слово своё предать!

Он поднял глаза на побледневшего Фёдора:

   — А дяде своему передай следующее. То, что он присягу хочет нарушить, это дело его совести. Но то, что он в такой час, когда в стране смутное время, когда и так имеем двух царей и двух патриархов, когда брат идёт на брата, а отец — на сына, замыслил измену — негоже. Нельзя новую смуту затевать. Царь может быть люб ему или нелюб. Может, он и мне нелюб. Но не дело это саблей решать! К чему это уже привело дважды — мы видим. Избрать царя может только Земский собор, когда люди от всей земли Русской съедутся и решат.