— А ребенок, которого такой собьет, — озабоченно проговорил Джейк, — может быть и твоим!

— Вот именно! Именно так, Джейк. Следует понимать, что большая проблема нашей культуры в том, что о мужчине слишком часто судят по тому, насколько он способен рисковать.

Тут наконец Джейку удалось зажать Дуга в уголок и поговорить наедине.

— Нет, я, конечно, понимаю, вы такое слышали и прежде, но я все-таки хотел бы высказать вам восхищение, которое у меня всегда вызывали ваши работы.

— Ну, спасибо, Джейк. Рад причислить вас к своему фан-клубу.

Муд-дак.

— В ваших вещах чувствуется настоящая, живая плоть. Они заставляют думать.

— А теперь скажите-ка мне, куда вы-то движетесь? О чем ваши мечты?

— Как хорошо, что вы спросили! Умираю, до чего хочу попасть на телевидение — теперь, когда оно наконец начинает развиваться и в Канаде. Хотел бы режиссировать, но, понимаете, таких связей, как у вас, у меня, конечно, нет. Вряд ли кто на Си-би-си захочет со мной даже увидеться.

— Когда вы говорите режиссировать, вы подразумеваете просто работу или призвание?

— Естественно, призвание. Америка с ее лихорадочной погоней за деньгами не для меня. Хочу оставаться в Канаде, сказать свое слово здесь. Может быть, когда-нибудь смогу ставить такие же хорошие пьесы, как ваши.

— Такие же проблемные?

— А то! Я уже начинаю чувствовать, что без этого и вовсе никуда.

— Гм. Вообще-то я ужасно не люблю кумовство.

— Я тоже, Дуг.

— Взять хотя бы Югославию. Коррупция там способна загубить даже общество, устроенное на принципах социализма!

— Согласен на все сто процентов. Но я-то ведь, вы ж понимаете, простой рабочий парень. Я не ищу никаких поблажек. С радостью согласился бы начать как рабочий сцены, если передо мной будет маячить открытая дверь. Ну, хоть щелочка.

— Я должен подумать.

— Да вы особо-то не берите в голову, Дуг. Для вас важнее всего писать! Цена вашего времени неизмерима, но… в общем, я конечно же был бы очень благодарен, если бы такой знаток людей замолвил за меня словечко.

Дженни перехватила Джейка в коридоре.

— Ты меня ненавидишь?

— Дженни, ну что ты.

— Значит, любишь?

— Ну да. Конечно.

— Ведь как я старалась! Училась, штудировала литературу, выкладывалась так, что аж до ненависти ко всей этой галиматье, чтобы, если когда-нибудь удастся оказаться среди тех, кого тогда считала светлыми личностями, талантами, могла бы в их компанию вписаться. Понимать их язык, аллюзии там всякие, коннотации… И что же? Знаешь, как я различаю людей, которые действительно чего-то стоят, среди всей той шатии, что у нас болтается? Это те, кто весь вечер проводит, болтая с Ханной. С моей мамашей, дурищей такой, — чем она только заслужила подобное с их стороны внимание? А меня избегают! И Дуга то и дело подкалывают. Если только им не требуется его покровительство.

— Вот как? — не найдя ничего лучшего, проговорил Джейк.

— Да, пацан, пуговки на ширинке у тебя застегнуты, но честолюбие торчит. А ведь ты не был таким расчетливым!

— Расту, — сказал Джейк, увлекая Дженни наверх, к ее спальне. — А теперь расскажи мне про Джо. Так был он коммунистом или нет?

— Да кто может знать, кем он был. Или есть — ведь он лжец, каких мало!

После приезда Джо первый же счет за телефон пришел такой, что только держись. Переговоры с Нью-Йорком, Сан-Франциско, Голливудом, причем некоторые по двадцать минут.

— Эти счета он оплачивал наличными, — вспоминала Дженни.

— И что — ты так и не спросила, чем он все эти шесть лет занимался?

— Ладно, о’кей, спросила. Однажды вечером (пьян, как всегда, был в стельку, это уж будьте покойны) он рассказал мне, что в тридцать восьмом очутился в Испании, в Мадриде.

— Господи, так вот откуда шрамы на спине!

— Конечно. Только появиться они могли по причинам самого разного свойства.

— А что он тебе еще рассказывал?

— Что из Испании он уехал в Мексику. В Койоакан.

Ух ты! Пригород Мехико. Тогда там еще жил сам Троцкий! У Джейка учащенно забилось сердце. Он рассказал Дженни, как его приняли за Джо и остановили на американской границе.

— Ну и что? Почему это обязательно должно быть связано с политикой? Ты думаешь, он воевал в Испании. А я уверена — бегал от гангстеров. Домой пришел зализывать раны, почувствовал, что его тянет ко мне и ради меня снова ушел.

— Ну ты и загнула, Дженни!

— Вот этого не надо. Думаешь, я прямо все-все тебе стану рассказывать?

Снизу вдруг донеслись раскаты хохота. Вопли восторга.

— Опять она за свое! — нахмурилась Дженни и, стукнув кулаком по подлокотнику кресла, резко встала. Джейк потащился следом.

— Гзэт! Гзэт! — Ханна в наброшенном на голову старом свитере «Монреаль канадиенз» пьяно подскакивала то к одной группе гостей, то к другой. — Гзэт! Гзэт!

К Ханне с озадаченным видом подбирался Люк Скотт, но Дженни перехватила его, сцапав за локоть. И сразу как-то помягчела.

— Познакомьтесь. Это Люк Скотт, — сказала она, прильнув щекой к его плечу. — Он будущий писатель и нуждается в ублаготворении.

— В чем? — переспросил Джейк, не разобрав за шумом вечеринки.

— Да слышал ты, слышал, — отмахнулась Дженни. — Тем более что ты для меня все равно слишком молод.

Вместе они куда-то заторопились, Джейк провожал их взглядом. Люк явно был смущен, оглядывался, искал глазами Ханну.

Которую Джейк нашел опять в центре собравшейся вокруг нее толпы.

— В Йеллоунайфе, — говорила она, — зимой даже могил не роют. Земля промерзает так, что делается тверже камня. Поэтому каждую осень гробовщик — мы его звали Формальдегидный Смит — обходил нас и приглядывался: соображал, сколько могил ему надо заранее вырыть. Так же он и к Джо приглядывался — к моему четырехлетнему Джо! Никто не верил, что он выживет: он был такой болезненный, и Смит вырыл ему маленькую могилку. Я была молодая мама. И видела ее своими глазами. И я сказала: мистер Смит, заройте сейчас же эту яму или я оторву у вас яйца, поджарю и брошу псам!

Не прошло и месяца, как в Торонто объявился Додик Кравиц и, дабы получше примелькаться, вскоре — специально, чтобы его громко вызывали к телефону, — уже сиживал за коктейлями в барах, популярных у рекламщиков и прочей связанной с Си-би-си публики, среди которой вертелась и пара записных зубоскалов: Джейк Херш и Люк Скотт.

Решив возродить свою старую фирму «Дадли Кейн продакшнз», Додик рассылал всякого рода уведомительные письма. Но дело подвигалось туго. Чужак без связей, он обнаружил, что двери при его приближении не то что не открываются, а, наоборот, захлопываются перед носом. Помочь силилась одна Дженни. Раз в неделю они встречались за обедом, после которого удалялись в его квартиру на Авеню-роуд, где он равнодушно на нее взбирался, стараясь, чтобы от оргазма до следующего пункта повестки дня оставалось время на душ. Его идею телевикторины корпорация Си-би-си покупать не жаждала, и ни одно рекламное агентство в его посреднических услугах не нуждалось. С отчаяния кинулся в Нью-Йорк, пытался получить права на распространение в Канаде обручей «хула-хуп». Не вышло. Впрочем, вернулся с правами на таблетки для похудания. Принимай по таблетке в день, ешь что хочешь и сбрасывай по десять фунтов в неделю. Однако в те дни Додик был весь в сомнениях, да и средств на рекламу и всякий там промоушн достаточных не было. Он обнищал до последней тысячи долларов, завален неоплаченными счетами, да тут еще и язва желудка начала кровоточить, как вдруг однажды вечером прочел в газете «Стар», что некто собирается опубликовать Канадский социальный реестр, в котором, по словам бесстыжего газетчика — внимание! — не будет ни одного еврея. Что и вдохновило Додика на то, чтобы рвануть в издательский бизнес — одновременно послужить своему народу и заложить краеугольный камень будущего несметного богатства.

Канадо-еврейский справочник «Кто есть Кто», создаваемый издательством «Маунт Синай пресс» с президентом Дадли Кейном во главе, в течение целого года был не более чем навязчивой идеей, всепоглощающей мечтой, с которой Додик ложился и вставал в своей все более задрызганной квартирке; пламенной надеждой, с которой он топал по зимним улицам, пытаясь вымучить из себя какую-нибудь чудодейственную схему быстрого оборота капитала. Нужен большой куш. Но на что ставить? Где? Как? А что, если, подумал он, попробовать тряхануть Джейка Херша, этого сентиментального дурачка?