В папахе и обмотках

на съезд на первый шел

решительной походкой

российский комсомол.

Его не повернули,

истраченные зря,

ни шашки и ни пули

того офицерья.

О том, как он шагает,

свою винтовку сжав,

доныне вспоминают

четырнадцать держав.

Лобастый и плечистый,

от съезда к съезду шел

дорогой коммунистов

рабочий комсомол.

Он только правду резал,

одну ее он знал.

Ночной кулак обрезом

его не задержал.

Он шел не на потеху

в победном кумаче,

и нэпман не объехал

его на лихаче.

С нелегкой той дороги,

с любимой той земли

в сторонку лжепророки

его не увели.

Ему бывало плохо,

но он, упрям и зол,

не ахал и не охал,

товарищ комсомол.

Ему бывало трудно —

он воевал со злом

не тихо, не подспудно,

а именно трудом.

Тогда еще бездомный,

с потрескавшимся ртом —

сперва он ставил домны,

а домики — потом.

По правилам науки

крестьянско–заводской

его пропахли руки

железом и землей.

Веселый и безусый,

по самой сути свой,

пришелся он по вкусу

Отчизне трудовой.

НАСТОЛЬНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Совсем недавно это было:

моя подруга, как и встарь,

мне зимним утром подарила

настольный малый календарь.

И я, пока еще не зная,

как дальше сложатся они,

уже сейчас перебираю

неспешно будущие дни.

И нахожу не безучастно

средь предстоящих многих дат

и праздники расцветки красной

и дни рождений и утрат.

Сосредоточась, брови сдвинув,

уйдя в раздумия свои,

страны листаю годовщины,

как будто праздники семьи.

Редактора немало знали, —

они подкованный народ, —

однако же не угадали,

что год грядущий принесет.

Страна, где жил и умер Ленин,

союз науки и труда,

внесет, конечно, добавленья

в наш год, как в прошлые года.

Весь устремись к свершеньям дальним,

еще никак не знаменит,

уже в какой–нибудь читальне

ученый юноша сидит.

Сощурившись подслеповато,

вокруг не слыша ничего,

он для страны готовит дату

еще открытия одного.

Победы новые пророча

в краю заоблачных высот,

уже садится где–то летчик

в пока безвестный самолет.

Строители, работой жаркой

встречая блещущий январь,

внесут, как в комнату подарки,

свои поправки в календарь.

Уже, в своем великолепии,

свободной радости полна,

рвет перержавленные цепи

колониальная страна.

Отнюдь не праздный соглядатай,

морозным утром, на заре,

я эти будущие даты

уже нашел в календаре.

Я в них всей силой сердца верю,

наполнен ими воздух весь.

Они уже стучатся в двери,

они уже почти что здесь.

В разговоре о главном

не совру ничего…

Я приметил недавно

паренька одного.

Наш по самой по сути

и повадке своей,

он стоял на распутье

возле школьных дверей.

Для него в самом деле

эти дни не легки:

навсегда отзвенели

в коридорах звонки.

От учебы от школьной

ты шагай, дорогой,

не дорожкой окольной,

а дорогой прямой.

В институтах науки,

на заводах страны

эти сильные руки

до зарезу нужны.

Но замечу попутно,

ничего не тая:

не насчет институтов

агитирую я.

Говорю без сомнений

и без всяких обид:

там таких заявлений

много тысяч лежит.

Мне хотелось бы, чтобы

из оконченных школ

на иную учебу

ты, товарищ, пошел.

Я бы сам из–за парты,

слыша времени гул,

с наслажденьем, с азартом

на работу шагнул.

Нету лучшего сроду,

чем под небом большим

дым советских заводов —

нашей Родины дым.

В том семействе могучем

всем бы надо побыть:

и работе обучат

и научат, как жить.

Не на танцах нарядных

жажду встречи с тобой,

а в шахтерской нарядной,

в заводской проходной.

Мне хотелось бы очень —

заявляю любя, —

чтобы люди рабочим

называли тебя.

Это в паспорт твой впишут,

в комсомольский билет.

Как мы думаем, выше

просто звания нет.