В этой чистенькой чайной, где плафоны зажглись, за столом не случайно машинисты сошлись. Занялись разговором, отойдя от работ, пред отправкою скорой в Узловую на слет. Веселы и плечисты, хороши на лицо, говорят машинисты, попивая пивцо. Рук неспешных движенье в подтверждение слов — словно бы продолженье тех стальных рычагов, словно бы отраженье за столом небольшим своего уваженья к содеповцам своим. Кружки пенятся пеной, а они за столом продолжают степенно разговор вчетвером. Первый — храбрым фальцетом, добрым басом–другой: не о том да об этом — о работе самой. И, понятно, мы сами возле кружек своих за другими столами молча слушаем их. И вздыхаем согласно там, где надо как раз, будто тоже причастны к их работе сейчас. За столами другими наблюдаем сполна, как сидит вместе с ними молодая жена. Скрыла плечи и шею под пуховым платком, и гордясь и робея в окруженье таком. Раскраснелась не слишком. Рот задумчиво сжат. И нетронуто «мишки» на тарелке лежат. С удивлением чистым каждый слушать готов четырех машинистов, четырех мастеров. Громыхают составы на недальних путях… Машинисты державы говорят о делах. Рожденный в далекие годы под мутною сельской звездой, я русскую нашу природу не хуже люблю, чем другой. Крестьянскому внуку и сыну нельзя позабыть погодя скопленья берез и осинок сквозь мелкую сетку дождя. Нельзя даже в шутку отречься, нельзя отказаться от них — от малых родительских речек, от милых цветов полевых. Но, видно, уж так воспитала меня городская среда, что ближе мне воздух металла и гул коллективный труда. И я, в настроеньи рабочем, входя в наступательный раж, люблю, когда он разворочен, тот самый прелестный пейзаж. Рабочие смены и сутки, земли темно–серой валы, дощатые — наскоро — будки и сбитые с ходу столы! Колес и взрывчатки усилья, рабочая хватка и стать! Не то чтобы дымом и пылью мне нравилось больше дышать но я полюбил без оглядки всей сущностью самой своей строительный воздух площадки предтечи больших площадей. По старинной привычке, безобидной притом, обязательно спички есть в кармане моем. Заявленье такое не в урок, не в упрек, но всегда под рукою — вот он, тут — коробок. И могу я при этом, как положено быть, закурить сигарету иль кому посветить. Тут читателю в пору — я на это не зол — усмехнуться с укором: «Тоже тему нашел». Ни к чему уверенья: лучше вместе, вдвоем мы по стихотворенью осторожно пойдем. То быстрее, то тише подвигаясь вперед, прямо к фабрике спичек нас оно приведет. Солнце греет несильно по утрам в октябре. Острый привкус осины на фабричном дворе. Вся из дерева тоже, из сосны привозной, эта фабричка схожа со шкатулкой резной. И похоже, что кто–то, теша сердце свое, чистотой и работой всю наполнил ее. Тут все собрано, сжато, все стоит в двух шагах, мелкий стук автоматов в невысоких цехах. Шебаршит деловито в коробках мелкота — словно шла через сито вся продукция та. Озираясь привычно, я стою в стороне. Этот климат фабричный дорог издавна мне. Тот же воздух полезный, тот же пристальный труд, только вместо железа режут дерево тут. И большими руками всю работу ведет у котлов, за станками тот же самый народ. Не поденная масса, не отходник, не гость — цех рабочего класса, пролетарская кость. Непоспешным движеньем где–нибудь на ветру я с двойным уваженьем в пальцы спичку беру. Повернувшись спиною, огонек, как могу, прикрываю рукою и второй — берегу, ощущая потребность, чтобы он на дворе догорал не колеблясь, как в живом фонаре. |