Что о. Амвросий после своей тяжкой болезни действительно оказался уже подготовленным для старческого служения, это видно из того, что с этого времени о. Макарий начинает многих направлять к нему для духовного руководства, несмотря на его сравнительную молодость.
Проведя на одре болезни около полутора лет, о. Амвросий, к общему удивлению, начал поправляться. В летнюю пору 1848 года он в первый раз вышел на воздух. «Помню, ― рассказывал он об этом, ― в летний ясный, тихий день вышел я впервые из келлии и побрел, опираясь на палку, едва передвигая ноги, по дорожке за сажелкой. (Это самая уединенная дорожка внутри скита, вдоль восточной стены.) Первый навстречу мне попался игумен Варлаам (бывший Валаамский настоятель). „Ну что, ― спрашивает, ― поправляешься?“ ― „Да, вот, ― отвечаю, ― слава Милосердому Богу, ― оставил на покаяние“. Отец игумен остановился и, глядя на меня, начал говорить смиряющим тоном: „А что ж, ты думаешь, ― лучше что ли будешь? Нет, не будешь лучше: хуже, хуже будешь“»… Вспоминая эти слова, о. Амвросий приговаривал: «Вот теперь и сам вижу, что стал хуже».
После перенесенной тяжкой болезни здоровье о. Амвросия никогда уже не восстанавливалось вполне. До самой его кончины недуги не оставляли его. То усиливался у него катар желудка и кишок, открывалась рвота, то ощущалась нервная боль, то простуда с лихорадочным ознобом. К тому же еще стали появляться геморроидальные страдания, которые по временам до того измождали страдальца, что он лежал в постели точно мертвый. Ко всем этим недугам, несмотря на их мучительность, о. Амвросий всегда относился весьма благодушно, признавая, что они ниспосланы ему Богом. В одном из писем он так определял значение болезней для монаха: «Милостив Господь! В монастыре болящие скоро не умирают, а тянутся и тянутся до тех пор, пока болезнь принесет им настоящую пользу. В монастыре полезно быть немного больным, чтобы менее бунтовала плоть, особенно у молодых, и менее пустяки приходили в голову. А то, при полном здоровье, особенно молодым, какая и какая пустошь не приходит в голову…»
Избавившись от смертельной болезни, о. Амвросий, по слабости здоровья, более уже не отправлял церковных богослужений, но в храм Божий еще ходил, где и приобщался пречистых Таин Христовых, вероятно, по-схимнически ― раз в месяц, как делал это и старец его о. Макарий. В это время о. Амвросий, вследствие болезненности, лето и зиму носил фланелевые рубашки и шерстяные чулки, и часто, по причине испарины, то и другое переменял. Келейные же правила вычитывал для него ежедневно живший рядом с ним в особой келлии брат, назначенный ему для послужения.
Еще до своей болезни о. Амвросий был освобожден от келейничества при старце о. Макарии и поселился в корпусе, находящемся на северной стороне от скитской церкви. Здесь застигла его и болезнь, здесь он остался жить и по выздоровлении. Обстановка жизни его и теперь была крайне проста. В переднем углу стояло несколько икон. Около двери висели ряса и подрясник с мантией. Затем кровать с постланным на ней холщовым, набитым соломой тюфяком и такой же подушкой. Вот и все убранство его келлии.
Один из послушников, относившийся в это время к о. Амвросию, заметил еще как-то у него под койкою плетушку, которая, вероятно, служила ему вместо комода или сундука, где хранились у него шерстяные чулки и фланелевые рубашки, в которых он имел теперь крайнюю нужду, и спросил: «Эта плетушка-то для чего у вас, батюшка?» Желая скрыть от него свою крайнюю непритязательность, смиренный о. Амвросий ответил ему в шутливом тоне: «Да вот хочу гусыню на яйца сажать». После такого ответа и гость и хозяин только посмеялись.
В употреблении пищи о. Амвросий, как и прежде, соблюдал строгое воздержание. Несмотря на болезненное состояние желудка, он продолжал, по временам, довольствоваться и трапезною пищею. Нужно заметить, что хотя в Оптинском скиту готовят довольно вкусно, но пища круглый год, исключая шести сплошных седмиц, готовится, как мы уже говорили, с постным маслом, а в посты, в положенные Св. Церковию дни, и совсем без масла. И для людей со здоровыми желудками бывает иногда ощутительна недостаточность такого питания, тем более для о. Амвросия с его испорченным, болезненным желудком. Однако он не переставал, когда имел возможность, вместе с братиями ходить в трапезу.
По выздоровлении от смертельной болезни о. Амвросий продолжал помогать старцу о. Макарию в его переписке, а вместе с тем, приняв должное участие и еще в одном деле, предпринятом в это время о. Макарием ― именно в пересмотре и в подготовке к печати переводов святоотеческих подвижнических творений, сделанных о. Паисием Величковским и до того времени еще не напечатанных в полном виде.
По особому устроению Промысла Божия в Оптиной пустыни к этому времени оказались самые верные списки письменных трудов старца Паисия, и в числе их было даже несколько рукописей, принадлежавших самому старцу Паисию, переписанных по его благословению с черновых его тетрадей ближайшими его учениками, исправленных и подписанных собственною его рукою; такова, например, рукопись слов великого учителя внутренней жизни св. Исаака Сирина[43]. Кроме этой рукописи в келейной библиотеке старца о. Макария к началу издания книг оказались верные копии: 1) с исправленных старцем Паисием древних славянских переводов писаний Макария Великого, Иоанна Лествичника, свв. Варсонофия и Иоанна; 2) с переведенных им самим книг: Максима Исповедника слово по вопросу и ответу, Феодора Студита (с новогреч. языка), житие Григория Синаита, слово Григория Паламы, некоторые другие творения святых отцов-подвижников. Всеми этими сокровищами старец пользовался как сам, так и делился ими со всеми жаждущими духовного назидания и спасения, вовсе не смея, по собственному его признанию, помышлять об издании их в свет, будучи доволен и благодаря Бога и за то, что удостоил его иметь такие сокровища.
Между тем обстоятельства сложились так, что открылась возможность опубликовать эти драгоценные рукописи.
Недалеко от г. Белева, находящегося в 30 верстах от Оптиной пустыни, имеется село Долбино, старинная вотчина рода Киреевских. В 1805 году долбинский помещик Василий Иванович Киреевский женился на племяннице В. А. Жуковского Евдокии Петровне Юшковой, и от этого брака 22 марта 1806 года родился в Москве Иван Васильевич Киреевский, известный впоследствии литератор и основатель так называемого славянофильства или, говоря проще, русского, народного, православного направления мысли в среде образованного общества. Выросший в кругу людей высокообразованных и с прекрасными качествами сердца, Иван Васильевич и сам воспринял от них все лучшее. В раннем детстве на него произвел неизгладимое впечатление В. А. Жуковский. Под руководством матери и весьма образованного отчима, А. А. Елагина, Иван Васильевич прекрасно изучил математику, языки французский и немецкий и перечитал множество книг по словесности и истории философии из библиотеки, собранной еще его отцом. В Москве он брал уроки у профессоров университета: Мерзлякова, Снегирева и др., слушал публичные лекции о природе проф. М. Г. Павлова, последователя немецкого философа Шеллинга. В то же время он учился языкам английскому, латинскому и греческому. По окончании учебного курса Иван Васильевич поступил на службу в Москве, где скоро вокруг него образовался кружок серьезной молодежи, жаждавшей просвещения. В этот кружок вошли А. И. Кошелев, братья Веневитиновы, Соболевский, Шевырев и др. Впоследствии к ним примкнули М. П. Погодин, М. А. Максимович, поэт Баратынский, А. С. Хомяков. Вращаясь в такой среде, Иван Васильевич Киреевский сначала посвятил себя изучению политической экономии, а с 1824 года всецело увлекся германской философией.
В 1829 году И. В. Киреевский впервые выступил на литературное поприще со статьею о Пушкине, обнаружившею удивительно ясное понимание творчества этого поэта. В этой статье он уже высказывает сомнение в безусловной истине немецкой философии и указывает необходимость самобытного развития русской научной мысли. «Философия немецкая укорениться у нас не может. Наша философия должна развиться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного быта». Но вместе с тем мы не должны отвергать и опыта западно-европейской мысли. «Венец просвещения европейского служил колыбелью для нашей образованности; она рождалась, когда другие государства уже доканчивали круг своего умственного развития, и где они останавливались, там мы начинаем. Как младшая сестра в большой дружной семье, Россия прежде вступления в свет богата опытностью старших».
