- И кто она?

   - Скорее что, чем кто.

  ////

   Элоди заворочалась в постели, через силу открывая глаза. Демоны не спят, но пока она еще не демон, сон был ей необходим.

   Удивительно, но еще год назад она, как ей казалось, отдала бы практические все, чтобы мучившие ее кошмары прекратились, а теперь ей их не хватало. Видения были слишком большой и слишком важной ее частью, и когда они полностью исчезли, Элоди стала чувствовать себя неполноценной. И, что были хуже всего, она так и не разобралась, кто, а, главное, зачем посылал их. Вступив на темный путь, девушка приобрела другие полезные примочки в виде увеличившейся физической силы, но вместе с тем утратила чувствительность к изменению душевного состояния людей и связанных с ним эмоций. Это было похоже на то, будто наблюдая за каким-то процессом, она в середине закрывает глаза, а затем видит только конечный результат, не понимая, откуда что взялось. Но и к этому придется привыкнуть.

   Элоди не могла понять, что ее разбудило. В комнате было тихо, ни тепло, ни холодно. Окно открыто настежь, но воздух, идущий с улицы, только чуть прохладный и приятный на ощупь. Теперь Элоди могла почувствовать его.

   Свернувшись на покрывале, она обняла себя руками, уткнувшись лицом в колени, чувствуя себя маленькой и одинокой. Жалкой. Мысленно досчитав до ста, она выпрямилась, смахнула с глаз выступившие слезы и надела на лицо привычную жесткую маску, как делала каждое утро. Никому на самом деле вовсе не обязательно знать, что она чувствует, и чего ей стоит придерживаться определенной модели поведения.

  //////

   От светло-коричневой воды в тарелке шел сильный луковый запах. Изредка попадались одиноко дрейфующие куски картошки и переваренной моркови. Невыносимо есть это каждый день в течение двух недель. Маленькая кухонька с темно-коричневыми стенами и мебелью под стать казалась еще меньше, чем была на самом деле. Даже человеку среднего роста здесь было бы неудобно, Луису же вообще постоянно приходилось пригинаться, чтобы не цеплять головой люстру.

   Парень окунал ложку в суп, а затем медленно поднимал ее верх, наблюдая за тем, как выливается суп. Луис поднял голову вверх, и его взгляд уткнулся в висящие на стенах картины покойной матери. Она определенно была талантливой художницей, что, впрочем, не мешало ей быть психически неуравновешенной. Доктора называли какой-то определенный диагноз, но Луис его не помнил. Все ее картины были...темными. Темные или же наоборот неправдоподобно бледные лица, резкие отрывистые штрихи, красно-черная, сине-зеленая, коричнево-серая гаммы. Точеные лица на картинах притягивали взгляд, но чем больше смотришь на них, тем сильнее начинает болеть голова и стучать в висках, а крошечная кухня становится еще меньше.

   Одна картина резко отличалась от остальных. Это портрет девушки, выполненный в черно-белом цвете, на самом деле простой карандашный рисунок, но ему присуща легкость и какая-то воздушность, которой нет ни на одном другом. У этой девушки выразительный взгляд, раскосые глаза, причем левый больше правого, и родинка под нижней губой. Ее лицо кажется отдаленно знакомым.

   - Луис? Ты дома?

   Парень вздрагивает на стуле. Странно, он так задумался, что даже не услышал, как открылась входная дверь. По привычке он встает, чтобы помочь, но затем медленно опускается обратно, зацепив край стола. Часть супа выплескивается на скатерть, оставляя на пожелтевшей от старости ткани еще одно пятно.

   В дверях появляется крошечная старушка в сером пальто с красивой разноцветной шалью, обмотанной вокруг шеи. Ее широкое лицо сплошь покрыто сеткой глубоких морщин, которых за последние несколько месяцев стало больше, и, наверное, будет становиться еще больше. Раньше она была круглой и прямо дышала жизнерадостностью и жаром, теперь же она просто выглядит уставшей и старой. Действительно старой, ведь ей уже семьдесят четыре.

   Морщинки несколько разглаживаются, когда она видит внука, а уголки рта приподнимаются, не совсем, а только чуть-чуть, словно она не позволяет себе улыбнуться больше.

   - Ты, поел, Луис?

Да. Опять суп. Этот чертов луковый суп. Снова и снова.

   - Да, ба. Спасибо.

   Люсинда снимает с шеи шаль и складывает ее так, чтобы не было видно изъеденных молью дыр, и заглядывает в его тарелку.

   - Ты почти ничего не съел, - она кривится. - У тебя растущий организм, и тебе нужно хорошо питаться.

   Он внимательно смотрит на нее исподлобья.

   - Не моя вина, что у нас совсем нет денег. Что твой отец просто исчез, а мать сама свела себя в могилу. Я и так делаю все, что в моих силах.

   - Я знаю, ба. Правда. Не знаю, чтобы я делал без тебя.

   Ни один из них не виноват, просто так сложилось. Так сложилось, что ему пришлось бросить школу и устроиться работать на неполный рабочий день грузчиком в порт. Через несколько лет он уже работал там в две смены, пока его не уволили. Затем их несчастья посыпались одно за другим: огромный долг его покойной матушки, срочного погашения которого требовал банк, несколько увольнений подряд, испорченная репутация и множество отказов от работодателей. Полгода Луис сидел дома, перебиваясь случайными заработками, вынужденный питаться дурацким луковым супом, так как денег едва хватало на то, чтобы погасить счета за квартиру.

   Люсинда удалилась в свою комнату, где и проводила большую часть времени за вязанием, сидя в кресле перед телевизором. Она ненавидела читать и всегда говорила, что от этого у нее болят глаза и портиться зрение, но при этом вязальные спицы вырвать из ее рук можно было бы только после смерти. Из-за сильной нагрузки она теперь большей частью вязала крючком на ощупь, через каждые несколько минут опуская глаза вниз, проверяя, правильно ли легли петли.

   Луис знал, что ей недолго осталось вязать. На самом деле невыносимо было знать, как мало времени ей осталось, и не иметь возможности предупредить. А, даже если бы он и мог, чтобы это изменило? Она бросила бы работу? Или вязание? Или Луиса? Нет, понял он, ему хотелось рассказать ей не поэтому, а просто, чтобы обсудить это хотя бы с кем-то.

Эээ, ба, привет, да я поел...А знаешь, я теперь жнец...Ну что-то вроде помощника смерти

...

У меня нет косы, по крайней мере, такой, как ты думаешь, но она мне и не нужна. Да и вообще на самом деле это довольно паршиво.

   Луис был новичком, но даже его знаний хватало, чтобы осознать свою ненормальность. Даже как жнеца. Ему было двадцать три - староват для новобранца, да и запас его сил был весьма и весьма скуден.

   Это можно воспринимать только как очередную насмешку судьбы.

   Но в то же время еще и глоток свежего воздуха, возможность изменить свою жизнь. Он неудачник и всегда им был, им же должен и остаться после смерти бабушки. Тот же неудачник, только одинокий. Ни друзей, ни денег, ни работы, ни образования, ни перспективы, ни какого-то таланта. Как выяснилось, единственным, чем он мог бы стать, так это жнецом, да и то неважным.

   Доев суп и помыв за собой посуду, Луис снял с вешалки старую протертую куртку и вышел из квартиры. Промозглый ветер продирал до костей, косые струи дождя хлестали по лицу и стекали вниз по шее и за шиворот. Конечно, он даже не подумал о том, чтобы взять зонт.

   Луис любит гулять по центру, медленно проходя по улице и разглядывая вещи в витринах фирменных магазинов, вещи, которые он не смог бы купить даже за целый год работы в порту. Яркие летние женские платья, элегантные пальто, наручные часы, цена которых переваливает за триста тысяч, всевозможная электроника, изящные ювелирные украшения и просто бесполезные, но милые безделушки. Он видел отражение человеческих лиц в этих витринах, зевак, таких же, как сам, и собственное изнуренное бледное лицо.

   Одна единственная вещь привлекает его внимание в тот день. Не куртка, которая ему нужна позарез и не новые сапоги, которые не будут пропускать воду. Вместо этого его взгляд постоянно возвращается на яркий оранжево-красно-бирюзовый шарф, обмотанный вокруг белой шеи манекена.