— Его ведь ты на нас навел? — спросила Илта, зорко вглядываясь в мельтешащие под ивами тени. Вроде где-то там угадывалась человеческая фигура.

— Его наведешь, — усмехнулся якут, — мне с ним удалось встретиться уже в горах только, куда он ушел со своими ребятами. Вернее не с ним, с разведчиками из его отряда. Ну и договорились, что я вас выведу как раз к засаде. Там и выбора особого не было, по правде сказать, мимо бы не прошли.

— Ну и дураки были, — Илта нашла в себе силы усмехнуться, — возле медвежьей скалы свои игры устроили. Счастье твое, что «медвежий онгон» еще и тебя не пригреб. А потом ты во время своей «разведки» дошел до Таксимо, верно?

— Верно, — Илта почти видела в темноте, как кивает якут, — не совсем до Таксимо, до ближайшего поста. Там связались с кем надо, обмозговали тот спектакль. Но после того, как и он провалился, я понял, что так просто на тебя управу не найдешь. Меня старики учили — если и убьешь шаманку, потом ее дух тебя все равно со свету сживет. Вот я и придумал, как это русские говорят, «клин клином».

— Завел нас в избу с чертовой мельницей, — произнесла Илта, — что хоть за тварь там?

— Чего же ты так, — рассмеялся Степанов, — там почти собрат твой обитает. Давно еще, когда я охотился в здешних краях, местные старожилы рассказывали байку. Мол когда русские тут селились, оказался среди них сильный шаман, колдун по-ихнему. Откуда-то с Белого моря пришел, какой-то там Терский берег. Сильный был: много знал, много умел, с духами вод и лесов шибко дружил. За какие-то дела давние его и изгнали с родных мест, а он сюда подался, на отшибе и избу построил и мельницу завел. Много работников у него было, разбогател на омуле в Прибайкалье. Слово он знал какое-то, что у всех остальных рыба то есть, то нет, а он хоть в ясный день, хоть в непогоду, завсегда с полной лодкой улова возвращается. Ну и просили у него услуги всякой — на приворот, на порчу, на удачу в охоте. Разбогател, избу построил, мельницу — вон там где лужок сейчас, раньше поле его было. Только прежних повадок не оставил — все кто тут рыбу ловить или зверя бить вздумал, прежде должен был к нему с подарками идти. Иначе удачи тебе здесь не будет, а то и сгинешь ни за чих собачий. А как умирал русский шаман, работника позвал да сказал: «Как буду совсем недужен — вы меня в гроб положите, водой речной умойте, да так и пустите вниз по реке, крышкой не закрывайте, толко холстину чистую сверху накиньте. Жалую вам напоследок по полтораста целковых каждому, а после смерти моей идите куда хотите. А кого встретите, тому скажите: хоть и мертв Ермил-ворогун, да сила его при нем осталась.» Так и ушел он под воду, водяным чертом стал, а повадок прежних не оставил. Кто захочет через его края пройти, рыбу тут ловить или еще что — сперва пусть жертву принесет. А кто в его избе да на мельнице заночует — так тот и вовсе пропащий. Идти ему теперь в слуги водяному…если только жертвой не отдарится, человеческой.

— Так вот ты как решил, значит, — сообразила Илта, — нами с Юрой откупится. То то ты когда за дровами ходил, ты ведь еще и бревна подходящие высматривал, чтобы дверь да окно подпереть. Интересно, кто окно там заколотил?

— Да вот я и заколотил, — во тьме усмехнулся якут, — говорю же, охотился я тут раньше. С человечком одним, непогодой нас сюда загнало. Только больно сны поганые снится начали, млится стало всякое, голос такой гнусный в ухо шептал. Я тогда встал, напарника оглушил и кинул в мельницу. Окно заколотил, на второе уж гвоздей не хватило, его я, как и сейчас бревном подпер. А как Ермил-водяной пришел он напарника моего под воду и уволок. Он мог бы и нас обоих там ухайдокать, да так не хочет — по нраву ему, когда жертвы приносят. Мол, не нечисть он болотная, а как бы и речной бог. Так что Илта, уж ты не взыщи, но придется тебе обратно возвращаться — коль уж с первого раза не получилось, пойдешь одна ты Ермилу в жертву. Меньше, чем я хотел, зато девка — ему их не часто дарят.

Тени в темноте зашевелились и наружу выступил Степанов. Глаза его казались уже чем обычно, лунный свет причудливо освещал лицо с глумливой улыбкой, делавшей его похожим на плохо сделанную маску. В руках он держал направленный на Илту СКТ.

— Ну уж не взыщи, что так именно твой поход кончился, — усмехнулся он, — шагай давай! До утра управится надо. И без глупостей, а то ногу прострелю, свяжу и и за волосы отволоку. Так хоть руки свободны будут, когда Ермил-абаасы придет.

— Скажи, зачем тебе это нужно? — спросила Илта, — ведь не поверю, что ты за идею жизнью рискуешь. Знаю я большевистских фанатиков, ты на них не похож. Неужели ты не видишь, что Совдепия проигрывает эту войну?

— Зубы решила перед смертью позаговаривать? — подмигнул, оскалившись, якут, — не спасешься все равно. А сказать-то могу, мне не трудно. Я хоть в НКВД давно, еще при Ягоде начинал, да только нет у меня веры ни в коммунизм, ни в победу, ни в товарища Сталина. Да и мало кто там, если честно в это верит — уж кому как не мне о том знать. Все они цепляются за власть да еще бояться, что если их в плен возьмут так и повесят на ближайшей елке. Потому и будут воевать, пока союзники до Новосибирска не дойдут. Только я не такой идиот, чтобы подохнуть с ними. Я же все это время с партизанами работал, типа Кузнецова. А они известно за счет чего живут — грабят прииски, старателей, а порой вон и как с Бамбуйкой получается. Мне за эти годы тоже немало перепало — поднакопил золотишка, думаю в Канаду, а оттуда в Штаты свалить. Семьи у меня в Якутии нет, никого нет — кто меня там найдет? Думал вот с Кузнецова содрать за тебя напоследок, да тут даже лучше получилось. Знаю ведь я где золото, что он в Бамбуйке взял, все мое теперь. Заживу в Америке как король. Ну что, хочешь еще спросить, что перед смертью?

— Знаешь Сергей, — спокойно сказала девушка, глядя прямо в глаза негодяю, — что меня всегда удивляло в ублюдках вроде тебя?

— Что? — брови якута сдвинулись, усмешку превратилась в безобразную гримасу, — хотя подергайся на прощанье, с меня не убудет. Только ногу я тогда тебе все-таки прострелю — помучаешься перед смертью.

— Больше всего меня в вас удивляет, — продолжала Илта, — что вы всю жизнь ходите оглядываясь через плечо, но забываете сделать это, когда за ним стоит смерть.

— Что? — якут недоуменно вскинул брови, потом снисходительно рассмеялся, — я не такой дурак, чтобы повериь в такую уловку.

— А зря! — позади раздался голос, от которого краска отхлынула от лица якута. Он дернулся обернуться, но мощный удар обрушился на него сзади и он ничком рухнул вперед.

Белокурый парень в рваной, вымокшей насквозь красноармейской форме перешагнул через бесчувственное тело, опуская дубину. Слабо улыбнулся Илте.

— Я не сразу вас нашел, — произнес он, — услышал только выстрел, а потом услышал, как он тут распинается. Вот потому я и решил, что пусть еще поживет — если все, что он говорит правда — просто так с острова не выберешься.

— Ты всегда был осмотрительным Матти, — усмехнулась Илта, едва держась на ногах, от всего пережитого, — именно это мне и рассказывали о родичах по матери.

— В тебе это тоже есть, Илта, девочка-ночь, — серьезно произнес финн, — мать дала тебя подходяще имя. Только меня зовут не Матти. Мое настоящее имя Лаури. Лаури Тёрни.

— Я давно подозревала, что ты не тот, за кого себя выдаешь, — махнула рукой Илта, — это неважно. Важно, что ты прибыл сюда почти вовремя — почти, если бы не медлил как настоящий финн, — она перевела печальный взгляд на лежащего ничком Мирских. Финн сокрушенно вздохнул, потом сдернул с пояса ремень и принялся вязать руки все еще лежащему без сознания предателю.

— Придется тащить, — обернулся он к девушке, — ты как?

— Нормально, — пожала плечами куноити. Она храбрилась — даже ее подкосила эта безумная ночь, где один из соратников превратился во врага, второй стал мертвецом, а третий неожиданно воскрес. И теперь ей предстояло совершить последнее действо — достойное завершение всей этой фантасмагории.