Илта вспомнила стихи Арсения Несмелова. В свое время Илте тогда было поручено «разрабатывать» Российскую фашистскую партию и она часто общалась с талантливым русским поэтом.

Опущенный к земле клинок был, правда, явно не кавказский — Илта достаточно хорошо разбиралась в холодном оружии, чтобы понять, что немецкий скульптор скорей вспомнил о тевтонских предках барона — потому тот и держал обращенный вниз западный меч. Врезультате Унгерн выглядел неким «крестоносцем» среди азиатских завоевателей, но это странным образом только подчеркивало целостность скульптурной композиции. А в день, когда свершалась казнь, сходство со стихами стало и вовсе законченным.

«Гниющее красноармейское мясо». Хорошо сказал поэт!

Невольно вспомнилась сцена в лаборатории «Отряда 731». Впрочем, и те из красных, кто пока считает себя живыми, немногим отличались для Илты. Большевизм, по ее глубокому убеждению был порчей, заразой, всей гнилью мира — и сейчас она склонила голову, шепча благодарственные молитвы неукротимому борцу против красной чумы.

От ее мыслей Илту отвлек звук мотора. Она подняла голову, как раз, чтобы увидеть как к Урге спускается хорошо знакомый ей «Накадзима». Куноити развернулась и зашагала в сторону той части города, где располагался японский аэродром и базировался японский контингент. По дороге она гадала, как отреагирует Сиро Исии на то, о чем может поведать ему Илта.

В отсутствии Илты Наташа жила в ее комнате, постепенно свыкаясь с окружающей обстановкой. Ее по-прежнему охраняли, но уже менее навязчиво, позволяя выходить в коридор и даже во двор, следя лишь за тем, чтобы русская девушка не заходила туда, где ей появляться не стоило. Впрочем, Наташа и не собиралась гулять по «кухне смерти». Бежать она тоже не пыталась — куда, зачем? К своему неудовольствию, девушка начала замечать, что окружающие ее буржуазные удобства ей начинают нравиться. К ней даже приставили служанку — пожилую монголку, с грехом пополам болтающую по-русски. С ее помощью Наташа немного благоустроила аскетичную комнату Илты: на тумбочке появилась расписная циновка, на которую была водружена ваза с цветами, на стенах появилосьнесколько картин.

Один раз к Наташе заглянул сам Сиро Исии — привыкший бодрствовать ночами, он пришел когда девушка собиралась отойти ко сну. Хорошо зная кто этот великан-японец, докторша побледнела как смерть, ожидая самого худшего. Однако «папаша» был достаточно доброжелателен: поздоровался, расспросил о ее прежней жизни, немного поговорил с Наташей на медицинские темы, так что девушка отошла от первоначального страха. Даже расхрабрилась настолько, что когда Сиро Исии собираясь уходить, спросил, не нужно ли ей чего, попросила небольшой радиоприемник. Японец пообещал распорядится и ушел, не забыв, напоследок, мазнуть Наташу взглядом, после которого девушке захотелось принять душ.

Однако пока Сиро Исии не торопился с претворением своих желаний в жизнь, а распоряжения его все же очень быстро выполнялись — наутро на столе в комнате Илты появился небольшой преемник. Сейчас она крутила ручку, пытаясь поймать какую-нибудь русскоязычную волну. Им оказалось эмигрантское радио в Харбине:

— Красиво жить не запретишь, я смотрю — раздался веселый голос от двери. Наташа подкинулась — в комнату входила улыбающаяся Илта. Последующая реакция русской девушки удивила не только куноити, но и саму Наташу, с радостным криком повисшую на шее уфиннояпонки. Та аж пошатнулась — все же Наташа была заметно выше и крупнее изящной куноити.

— А говорила, скучать не будешь, — усмехнулась Илта, расцепляя руки девушки у себя на шее и усаживаясь с ней на кровать, — ну, рассказывай, что тут было без меня.

Наташа коротко рассказала все, что тут было в отсутствие Илты — собственно и рассказывать было особо нечего. Единственно, что серьезно тревожило Наташу — это возможные поползновения со стороны Сиро Исии.

— У него и так баб столько, что и десятерым хватит, — махнула рукой Илта, — не волнуйся, я тебя в обиду не дам. Уж как-нибудь перебьется, старая обезьяна, — она увидела, как округлились глаза Наташи, — так его за глаза подчиненные называют.

— А он похож, — хихикнула девушка.

— Есть такое, — не стала спорить Илта, — но вообще его так называют в знак уважения. Обезьяна же у японцев считается символом хитрости и ума, а уж и того и другого Сиро Исии не занимать. И именно поэтому он не тронет меня, а значит и тебя, — особенно если ты дашь ему то, что он хочет, — куноити посмотрела на побледневшее лицо Наташи и скупо усмехнулась, — нет, это не то, что ты подумала.

Наташа грустно кивнула — умом она понимала, что рано или поздно этот разговор должен был состояться, хотя она и ужасно не хотела этого.

— Там куда ты ездила, — спросила она, — тебе что-то удалось выяснить?

— Да, — кивнула Илта, — удалось. Рассказывать долго, да и вряд ли ты сможешь во все это поверить. Одно могу сказать — все, что тебе рассказывали про ваш Центр ложь. То, что задумали большевики — много хуже того, что творится здесь. Императором клянусь, покровителем моим Эрлэн-ханом и памятью матери, что я не вру.

— Я верю тебя, — чуть слышно произнесла Наташа. Сама не зная почему, она и правда верила сейчас Илте, даже не из-за ее слов — из-за тона каким они были сказаны.

— Ты можешь остановить это, — глядя в упор в глаза девушки, произнесла Илта, — от твоих слов зависит то, как скоро кончится эта чертова война. Поверь от этого будет лучше всем — даже тем, кто и сейчас живет и воюет за «власть Советов». Не советов уже эта власть, а вот чья — тебе лучше и не знать. Расскажи про Центр, будь нашим проводником — ты поможешь и себе и всем, кого знаешь и любишь.

Наташа глянула на Илту, закусив губу, — куноити только что не слышала, как мысли в ее голове несутся вскачь, словно табун монгольских лошадок.

— Я помогу тебе, — наконец сказала Наташа, — я долго думала, пока тебя не было. И решила рассказать все, что знаю о Центре, если понадобится — и показать все что нужно. И сделаю это не только потому что я верю тебе — но еще и потому, что я знаю, что тем, кому я верила раньше, верить нельзя. Меня использовали, мне лгали, меня хотели убить. И они добились своего — теперь я тоже хочу, чтобы тот проклятый режим провалился в Ад.

Она подняла голову и взглянула в глаза Илте и теперь уже та поняла — Наташа не врет.

— Я тебе про отца тоже не все рассказала, — тихо добавила она, — его еще в тридцать восьмом расстреляли, как «троцкиста». Был грех, пересекались в Гражданскую с Львом Давидовичем — батя того не стыдился, но и не болтал особо. Говорили, что шпион, что «фашист», что на англичан работал — и я поверила. Поверила им, будь они прокляты!!!