Так он долго хлопал и сказал, что я — молодец. Может, он просто так видит плохо, в очках?
Ты там не спросил еще про волшебную палочку для меня? Я понимаю, тебе тоже некогда. Воланд де Морт такой ужасно гадкий и отвратительный. Ненавижу этих пожирателей смерти! Я вот возьму свою палочку, если ты мне ее принесешь, и позову Барби с Кеном, волшебницу Мермедии и всех фей, и мы поможем тебе. Ты держись пока. Я завтра с Барби поговорю…
— Геля, ты все правильно Деду Морозу написала? А то мне очень все это нужно. Уже только два дня осталось до Нового года, надо чтобы он успел. Геля! Что ты опять не отвечаешь и дуешься?
Ну и ладно, и дуйся, а я уйду и маме скажу, что ты дуешься.
— Я не дуюсь. Я музыку слушаю.
— Переодень мне Барби, пожалуйста! Переодень мне Барби! Ну переодень мне Барби, Гелечка!
— Лиза, отстань, пожалуйста. Ты такая огромная, а все в куклы, как дурочка, играешь. И в Деда Мороза веришь, как детсадовская. Эта Барби твоя — полный отстой, поняла?
— Ты, ты сама… Ты сама — отстой, вот. А Дед Мороз, он придет. Он всегда приходит и подарки приносит! Даже когда мы в Новый год на курорт ездили. Он туда подарки присылал, что, не так?
— Ты, Лиза, все чудесатее и чудесатее. Это не Дед Мороз, а мама! Она все подарки заранее в бумажки красивые пакует и по углам прячет. Пойдем, покажу. Если еще не упакованы. Они, наверное, у нее в спальне. В гардеробе. Вот твоя Русалка валяется. А это мой пиэспишник. Я его еще позавчера углядела. Это папина ручка, какая-то фирменная, это твое тряпье кукольное. А фильм, наверное, пока не купила. Успокойся, купит еще. Она всегда все покупает.
— А мамин где подарок? Ей-то уж точно Дед Мороз должен подарок дарить! Вот видишь, нет подарка, значит, есть Дед Мороз! Он просто все маме заранее приносит, чтобы она упаковала как следует!
— Когда это он маме подарки на Новый год дарил? Ты помнишь? Я нет. Только нам.
Гарри, ты прости. Я пока с Барби не договорилась. Но у меня тут проблема. Понимаешь, Геля говорит, нет Деда Мороза. Я точно не знаю, но, на всякий случай, не мог бы ты мне одолжить волшебную палочку? Ненадолго. Мне срочно нужно маме подарок наколдовать на Новый год. Это очень плохо — не получать подарки. Я ей лилию наколдую. И еще роз много, она очень их любит. А потом я ей еще наколдую, чтобы она не болела и не плакала никогда. Ладно, Гарри?
Над мостовой
(Петербургские хроники)
Пролог
По вторникам над мостовой
Воздушный шар летал пустой.
Он тихо в воздухе парил;
В нем кто-то трубочку курил,
Смотрел на площади, сады,
Смотрел спокойно до среды,
А в среду, лампу потушив,
Он говорил: «Ну, город жив».
Даниил Хармс
— Черт, где же труп?
Старший лейтенант Воронов осторожно осмотрел коридор, затем, держа пистолет наготове, приблизился к дверному проему и заглянул в собственный кабинет. Из левого нижнего угла полупустой неопрятной комнаты на него смотрели два серых неумолимых глаза. Спокойствие и презрение застыли в черных неподвижных зрачках, высвеченных лампой под железным абажуром. Феликс Эдмундович не испугался табельного оружия. Пыль последних десятилетий слегка притупила былую остроту взгляда, почетное место над столом было занято портретом невзрачного преемника, но даже здесь, на полу, он был железнее стоящего рядом сейфа.
— Что за чертовщина? — пробормотал старший лейтенант, опуская пистолет.
Он отчетливо помнил, как дверь открылась, и на пороге появился помощник завхоза Мулла в голубой тюбетейке с серебряными звездами. На плече у него сидел то ли огромный голубь, то ли небольшой петух. Воронов рассмеялся, забрал у сторожа связку ключей и выпустил подозреваемую. А когда вернулся, сторож уже сидел на потолке, то есть он сидел на самом верху старой, брошенной строителями стремянки и дымил спертым со стола «Винстоном». Стремянка была давно сломана, и забраться по ней на такую высоту было попросту невозможно. Воронов протер глаза, почесал за ухом дулом «Макарова» (опять забыл пистолет на столе) и хотел закрыть окно, но сторож вдруг зашевелился, оказался в углу рядом с кучей вещдоков, вытащил оттуда старый башмак и запустил в полицейского. Подбитый металлом каблук больно стукнул по плечу. От неожиданности Воронов пригнулся и пулей вылетел в коридор, сжимая пистолет в руке. Вслед за ним летел фармацевтический справочник «Видаль», коньяк «Мартель» и сковородка «Цептер».
— Отставить! Мулла, что за черт в тебя вселился! А ну шагом марш из кабинета!
В ответ раздался противный скрежещущий хохот, а из двери вылетел позолоченный подсвечник, недавно конфискованный у барыги.
Воронов поднял пистолет. Нет, конечно, он не собирался применять оружие, но и терпеть подобную наглость не мог!
— Руки вверх или буду стрелять!
Из дверного проема раздался хлопок. «Макаров» ответно дернулся в руке, и пуля, посвистывая, устремилась в кабинет. Человек в тюбетейке охнул и сложился пополам. Затем воцарилась мертвая тишина. Лейтенант с удивлением согнул и разогнул самовольную руку, осторожно осмотрел коридор, затем, держа пистолет наготове, приблизился к дверному проему и заглянул в собственный кабинет.
— Черт, где же труп?
Трупа не было. Не было никого. Отчаянно пахло дорогим коньяком, сигаретами «Винстон» и почему-то серой, будто коробок спичек спалили. Окно открыто. Воронов подставил голову под липкий дождь. Стало легче. А может, показалось? Кроме небольшого бардака, никаких следов происшествия. Крови ни капли.
— Что это было? — спросил растерянно лейтенант у Железного Феликса. Тот предпочел не разглашать тайну.
Воронов сел за стол и задумался. Холодный осенний ветер перебирал пряди скучающих по стрижке волос ледяными пальцами, качал абажур и шуршал страницами забытого скоросшивателя. Воронов тоже полистал страницы. Он не помнил, откуда взялись эти бумаги. Впрочем, за последний час он уже столько раз чего-то не мог вспомнить, что это как раз удивило его меньше всего. Старший лейтенант полиции Игорь Воронов открыл папку и начал читать.
Глава первая
Литературный фельетон Станиславы Дубковской
из рубрики «Давным-давно» журнала «Жираф»
Голубь Будимир был голубем только снаружи. Бывают и у природы ошибки. Вот пол, например, модно менять или нос править. Но тут природа сильно дала маху. Невзирая на свою символическую сущность, о мире Будимир и не помышлял. Напротив, полноту жизни он ощущал только в бою. Сражался Будимир с воронами, шугал наглых серых воробьев, что, как комары над болотом, облепляли каждую пожертвованную булку, а случалось, и с хитрыми злыми котярами дело имел. В голубятне, во дворах питейного дома поручика Глазова, на границе Московской и Александро-Невской полицейских частей, Будимира уважали, хоть и был он, что называется, из народа — не монах какой заморский, не турман… Да только что толку в том уважении на пяти квадратных метрах? Тосковал, как сокол белокрылый в сырой темнице. Потому залетал он в дом родной, точно пташка залетная, поесть, поспать да отогреться. Большую же часть времени проводил голубь наш в поисках славы и зрелищ, хотя и хлебом не брезговал. Был у него в ведении весь Владимирский участок — от Глазьевской улицы до Фонтанки, если по Разъезжей напрямик, от Звенигородской до самого Невского. Наведывался он и в прочие части — в Казанскую, Литейную, Адмиралтейскую, даже до Выборгской долетал, но сырости не любил и предпочитал в дурную погоду (а в пенатах наших другой и не бывает) развлекаться, наблюдая за городской публикой, что приюту ищет у церкв да капернаумов. Капернаумы (то бишь ресторации) лучше. У церкв-то что? Кажный день публика одинаковая. Одни и те же нищие друг друга костылями наяривают, место делят. Но если приглядеться, то выясняется, что вот тем безруким инвалидом Петро с Ивановской улицы работает, и руки у него, как до дому доходит, невесть откуда вырастают. А бабуся согбенная — и вовсе Настька с Николаевской! Четыре дня в питейном доме подрабатывает (спина прямая, как кол), а с пятницы у церквы околачивается. Да и остальные не лучше. Но поп все равно злыдень, скока ходит мимо, ни разу ни копейки не дал. Даже Федьке Огломазову со Щербакова не дал, тому, что одним глазом в живот к себе смотрит, а вторым Порт-Артур охраняет — при осаде на караул поставил, да и забрать, говорят, забыл. Так он свирепо тем пустым глазом зыркает, что клюнул бы, да глаза нет. Но Будимиру жальче всех кривую Лейлу с Лештукова. Он копеечки у зазевавшихся страдальцев таскает и ей в кружку складывает. А та Будимира пальчиком грязным гладит и петушком зовет. Даром что убогая, а правда ей одной открыта — голубь Будимир не голубь вовсе, а настоящий боевой петух.
