Таким образом обстановка стихотворения была найдена. Методы поэзии требовали, чтобы обе «идеи», которые выше изложены в форме отвлеченных суждений, были бы воплощены в конкретные образы[2]. Первая идея воплощена в образе «пророка, влачащегося в пустыне». У него все признаки обыкновенного человека: «зеницы», «уши», «грешный язык, празднословный и лукавый», «сердце трепетное», он томится «духовной жаждой», он падает «как труп» и т. п. Вторая идея воплощена в образе пророка преображенного: у него «вещие зеницы», слух, который внемлет «неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье», у него вместо языка «жало мудрыя змеи», вместо сердца «угль, пылающий огнем», и т. п. Явно, что такое преображение может совершить лишь сверхъестественная сила. Она воплощена в образе «шестикрылого серафима», который обладает «перстами легкими как сон», «рассекает грудь мечом» и т. д. И этот серафим действует не по своей воле, а по воле Бога, «глас» которого завершает преображение. Обстановка события – «пустыня мрачная», напоминающая читателю знакомые ему картины из Библии, где он привык встречать и «Серафимов» и «Божий глас».

На язык понятий и логики стихотворение можно перевести так: поэт – человек обыкновенный, но свое вдохновение он получает свыше, с неба, и потому в его произведениях есть нечто сверхземное. Антиномия примирена, синтез найден: «человек» и «не-человеческое» синтезованы божественной силой. Противоречие объяснено: с точки зрения Пушкина, поэтическое творчество объясняется некоторым наитием, некоей силой, неизвестной в ряду естественных сил.

Можно ли было доказывать ту же мысль научным путем? – Можно. Для этого следовало бы анализовать содержание поэтического творчества или проповеди пророков. Далее следовало бы доказать, что в этом творчестве или в этих пророчествах имеются элементы, не объяснимые из обычной человеческой психологии. Из этого можно было бы сделать вывод, что, следовательно, в психологии поэтов и пророков имеются данные, показывающие на какое-то сверхъестественное влияние. Наконец, все это привело бы к тому же выводу, к какому пришел Пушкин: что вдохновение поэта объяснимо только божественным влиянием или вообще влиянием сил, о которых наши естественные науки ничего не знают.

Сто лет назад, во времена Пушкина, состояние науки, в частности психологии, было таково, что невозможность подобного доказательства вовсе не была очевидной. Доказать наличие каких-то особых сил в художественном творчестве наука, конечно, не могла, но и доказать, что гипотетическое допущение их – излишне, тоже была не в силах. Психология творчества была в зародыше, и поэтическое вдохновение казалось чем-то чудесным. Пушкин мог мыслить (или, вернее, чувствовать, так как был чужд философских спекуляций) свое художественное решение вопроса не противоречащим возможному рассудочному (научному) решению. Иного объяснения чуду творчества Пушкин не видел и прибегал к «божественному», «мистическому», как к единственно возможному решению, подобно тому, как и Наполеона он называл: «чудный (т. е. чудесный) муж»,

Общий синтез, образ преображенного пророка, создается в стихах Пушкина через ряд второстепенных синтезов, отдельных образов. Самое преображение представлено в действии, притом как преображение телесное, чтобы все время можно было оперировать образами, а не понятиями: не «зрение», а «зеницы»; не «слух», а «уши»; не «речь», а «язык»; не «ум» или «помыслы», а «сердце». Преображенные чувства изображены частью сравнениями: «как у испуганной орлицы», «жало змеи», «угль», частью указанием на их новые способности: «внял я неба содроганье»… и т. д. То и другое связано действиями серафима: «коснулся», «вырвал», «рассек», «вложил». Ряд частных образов, вытекающих из этого изображения, тоже чисто синтетичен: «персты легкие как сон», «вещие зеницы», «неба содроганье», «ход гад» и т. д.; таковы же образы описательные: «пустыня мрачная», «лежал как труп» и т. д.

По внешней композиции стихотворение распадается на три основных части: I – вступление; II – постепенное преображение человека в пророка; III – заключение. Эти части подробнее разделяются так:

I. Вступление (4 стиха) дает экспозицию стихотворения: выведены два действующих лица, «я» (пророк) и «серафим», причем каждому отведено по 2 стиха, и показано место действия.

1. «Я» и место действия («пустыня мрачная»). Ст. 1–2.

2. «Серафим» и место его появления («перепутье»). Ст. 3–4.

II. Преображение (20 стихов) разделено на четыре момента преображения: 1 – зрения (4 стиха), 2 – слуха (6 стихов), 3 – языка (6 стихов), 4 – сердца (4 стиха), что дает ряд: 4–6 – 6–4. Каждый момент имеет две стадии: А – действие серафима, Б – результат этого действия. Каждая стадия включает в себя два элемента:

А, а – самое действие, А, б – состояние органа до преображения; Б, а – самый результат, Б, б – ближайшие последствия. Однако, во избежание однообразия, в отдельных моментах подробнее развита то та, то другая стадия, то тот, то другой элементы, а именно:

1. Преображение зрения. А, а – самое действие описано подробно, ст. 5–6; А, б – состояние органа до преображения не описано, дано лишь слово «зеницы»; Б, а – результат описан сжато, ст. 7; Б, б – на последствия дан лишь намек – «вещие», ст. 7, зато дано сравнение, ст. 8. Вообще первый момент изображен сжато, чтобы следующие не казались повторением.

2. Преображение слуха. А, а – самое действие описано кратко, ст. 9; А, б – состояние органа, как в 1-м моменте, определено лишь словом «уши». Б, а – результат описан сжато, ст. 10; Б, б – последствия описаны подробно, ст. 11–14, так как именно слух прежде всего мог проявить свои новые способности.

3. Преображение языка. А, а – действие описано подробно, ст. 15–16; А, б – состояние органа до преображения изображено подробно, ст. 17. Б, а – результат описан подробно, ст. 18–20; Б, б – последствия не представлены, так как они могли проявиться лишь впоследствии, зато изображение действия продолжено, ст. 20.

4. Преображение сердца. А, а – действие описано подробно, ст. 21–22; А, б – состояние органа указано эпитетом «трепетное». Б, а – результат описан подробно, ст. 23–24; последствия не изображены по той же причине, как в 3-м моменте, но, как и там, дано продолжение действия.

III. Заключение (6 стихов) разделено на две части: 1 – связь с предыдущим и появление нового действующего лица – Бога; 2 – глас Бога, подводящий всему итог.

1. Связь возвращает к началу стихотворения повторением слова «пустыня» (рондельное строение) и вводит глас Бога, ст. 25–26.

2. Глас Бога подводит итоги всему преображению (рецепция): «восстань» рецепирует предыдущее «я лежал», «пророк» – начальное «я»; «виждь» – преображение зрения; «внемли» – слуха; «глаголом» – языка; «жги» -сердца; «моря и земли» – «пустыню мрачную»; «исполнись волею моей» – первый стих, где говорится о «духовной жажде».

Таким образом стихотворение внутренно завершено; никакие дополнения к нему невозможны. Общая схема композиции такова:

I. Вступление

1. Я, пустыня. 2 ст.

2. Серафим, перепутье. 2 ст.

II. Преображение

1. Зрение. 4. ст. А, а – подробно.

б – кратко. Б, а – сжато.

б – кратко.

3. Язык. 6 ст. А, а – подробно.

б – подробно. Б, а – подробно.

б – отсутствует.

2. Слух. 6. ст. А, а – подробно.

б – кратко. Б, а – сжато, б – подробно.

4. Сердце. 4 ст.

А, а – подробно.

б – подробно. Б, а – подробно.

б – отсутствует.

III. Заключение.

1. Я – труп. 1 ст. Бога глас. 1 ст.

2. Рецепция. 4 ст.

Метр «Пророка» – четырехстопный ямб, обычного у Пушкина типа, с преобладанием пиррихической ипостасы в 3-ей стопе. Из общего числа 30 стихов, стихов без ипостас – 10; с пиррихием в 1-й стопе – 1; в 3-й стопе – 14; в 1-й и 3-й стопах – 4; со спондеем во 2-й стопе – 1. Спондеическая ипостаса выражена слабо и приближается к чистому ямбу («мне грудь»). Пиррихиев во 2-й стопе, спондеев в 1-й и 3-й, хореев – нет. Тем не менее разнообразие ритмов значительно и достигается, как всегда у Пушкина, комбинациями ипостас с малыми цесурами.