"А что я могу посоветовать детям с высоты своего опыта?" - подумал Скачков, натягивая пальто на плечи.

Сел в машину, сказал водителю ехать в цех подземного ремонта скважин. До него дошли слухи, что в последнее время ремонтники выезжают на работу с задержкой. Будто их подводит транспортный цех. Поручил Котянку разобраться и доложить. Тот сказал, что серьезных нарушений не выявил. Захотелось самому посмотреть, как там налажена работа.

Утро выдалось туманное. С неба, как сквозь сито, сеялся мокрый снег. Вода заливала выбоины и низинки, серым веером разлеталась из-под колес, обрызгивая снег на обочине. "Дворники" нудно скребли ветровое стекло, навевая дремоту. "Что же посоветовать детям?" - думал Скачков. Старался вспомнить что-нибудь из своей жизни. Ничего поучительного не вспоминалось. Может быть, напомнить о старых, но забытых полезных истинах? Какие же истины он выверил своей жизнью, своим опытом? В голову лезло банальное, всем известное... Рассказать разве о том, как много надо знать нефтянику? Так человеку любой профессии надо знать немало. Об этом пишут все пионерские газеты. Надо сказать что-то свое, что-то такое, что знает только он один. А что? Вот если бы выступать перед товарищами по работе, он нашел бы что сказать. И говорит. Чуть не каждый день говорит. На собраниях, на планерках. О нефтепромысле, о его проблемах... Детям же этого говорить не станешь. Им нужно не производство, им нужна жизнь. Как строить ее, эту жизнь, от каких ошибок оберегаться. Где-то он, Скачков, читал, что ценность каждого человека, его личности, измеряется тем, какой опыт он может передать детям. Неужели его жизнь ничем не поучительна для детей? Неужели ему нечего оставить им в наследство? А может, рассказать о тех проблемах, которые не удалось одолеть его поколению, которые останутся на их долю? Чтобы не думали, что все сделано. Детям часто кажется, что они опоздали родиться. На деле же для каждого поколения новой тяжестью ложатся на плечи новые проблемы. Для каждого поколения дела остается не меньше, чем было его у предыдущего. Однако об этом знают все. Детей можно еще заинтересовать, а родителей? Надо сказать что-то такое, чтобы это заставило задуматься тех и других. Тем более собрание-то общее. Нет, надо ориентироваться на детей. Но и их общими истинами не возьмешь. Дети сейчас много читают, много знают. Правда, не все понимают, но ничего, поймут, когда жизнь возьмет их в оборот.

А что бы он, Скачков, мог посоветовать родной дочери? Что он советовал ей в свое время? Чтоб старалась учиться, чтобы нигде поздно не задерживалась, чтобы всегда говорила родителям, куда идет, где будет, когда вернется домой. Больше ничего не вспоминалось. А как надо жить, кажется, об этом не говорил. И потребности не было. Сами старались жить как все, и дочка жила не хуже других. А может, и лучше. Человек из нее получился неплохой. Муж у нее, о нем тоже ничего худого не скажешь. Оба хорошие специалисты. На жизнь не жалуются, и на них никто не жалуется. Чего еще надо?

И все же, что он скажет ученикам? Неужели ему нечего сказать? Прожил вон сколько, повидал всякого. Военные его возраста давно на пенсии. Мемуары пишут... Покосился на водителя. Сжав тонкие губы, тот внимательно смотрит прижмуренными глазами перед собой. На лице выражение уверенного в себе человека. Интересно, какими проблемами живет он, шофер первого класса, который за рулем больше двадцати лет. Не только же запчастями забита его голова.

- Слушай, Федорович, вот если бы тебя послали в школу выступить перед детьми, что бы ты им посоветовал? Из своего жизненного опыта, конечно.

- Что? - Федорович задумался, провел рукой по шевелюре, тронутой сединой, как молоденьким инеем. - Я считаю, Михайлович, что все мы одно можем посоветовать нашим детям. У нас с вами нет имений, фабрик, заводов. Мы пролетарии. Какое богатство у нашего брата? Работа. Больше ничего. Чтобы жизнь не задалась скучной, надо иметь профессию по душе. Есть любимая профессия - ты счастливый человек. Нет - тебе не позавидуют. Наш брат работой привязан к жизни. Нет у человека любимого дела, и он как перекати-поле. Конечно, можно посоветовать увлечься рыбалкой, охотой - это украсило бы жизнь. Но теперь рыбы нет, дичи тоже. Путешествовать? На какие шиши? Вот и выходит, как ни крути, нашему брату остается одно - работа. Только надо, чтобы она была в радость. А что? Разве не так, Михайлович?

- Так, так, Федорович, - сказал Скачков, а про себя подумал, что детей, которые еще ждут от жизни чего-то необыкновенного, таким советом не утешишь, не разворошишь.

А каким?

Все эти дни, пока Скачков проверял своевременный выезд ремонтных бригад на объекты, проводил летучки, встречался с бурильщиками, словом, делал десятки больших и малых дел, он не переставал думать и о том, что же скажет детям. Кроме того, что его выступление должно понравиться родителям и детям, оно должно понравиться и Алле Петровне, вот в чем была загвоздка. Не хотелось, чтобы Алла Петровна разочаровалась в нем. А в голову лезли только общеизвестные истины и ничего своего, оригинального. Неужели он, Скачков, безнадежно заштампованный? Впрочем, можно ведь рассуждать и так. Все эти общеизвестные истины - они и его личные тоже. Люди в стране живут общими интересами, общими стремлениями, и поэтому у них много общих мыслей. Любить социалистическую Родину, свой народ, свой край, быть благородным в отношениях с людьми, быть честным, не задирать нос, на первое место ставить прежде всего общее - помнить, что счастье только в творческом труде, в борьбе за светлое будущее, - разве этого мало?

Но такие рассуждения мало успокаивали Скачкова. Знал, что от него ждут чего-то особенного, что может сказать только он, Скачков, нефтяник, руководитель большого производственного коллектива. Так, может, не стоит и мудрствовать? Рассказать о нефтепромысле, о том, какое это сложное производство, какие здесь механизмы, - пусть знают дети, что работать здесь можно, имея лишь основательные знания. А это и будет агитация за учебу. То, чего ждет от него Алла Петровна.

Накануне выступления в школе Скачков никуда не поехал, остался в конторе. Эмме Григорьевне, секретарше, наказал, чтобы никого не пускала к нему и ни с кем не соединяла его по телефону. За свою жизнь он немало сделал всяких докладов, выступал с лекциями, писал статьи в газеты и журналы, писал свое, писал для других. Но, кажется, никогда еще не испытывал такой неуверенности в себе, как теперь. Поэтому он и решил отгородиться на какое-то время от всяких дел и написать если не текст, так хоть план выступления, а потом показать его жене, посоветоваться с нею.

В отделе кадров ему подготовили справку о сотрудниках и рабочих управления. Из этой справки Скачков неожиданно для себя узнал, что все рабочие со средним образованием. Есть и с высшим. Особенно среди охранников и вахтеров. Оно и понятно - там работали почти одни военные пенсионеры. Значит, дорогие детки, если хотите после школы работать на нефтепромысле, постарайтесь сначала получить аттестат зрелости. Пусть задумаются!

Теперь Скачков уже знал, о чем говорить на собрании. План выступления складывался в голове легко и естественно. Он быстренько начал записывать его.

Тихо открылась дверь, и в кабинет вошла Эмма Григорьевна. Какое-то время она молча стояла у порога, не спуская своих черных глаз с начальника. Вот он поднял голову, бросил бессмысленный взгляд на двери. Казалось, не заметил ее. Снова склонился над столом и начал что-то писать.

- Валерий Михайлович, - тихо окликнула его Эмма Григорьевна, - просится на прием Удальцов Игорь Иванович со своими помощниками. Они сегодня уезжают.

- Как уезжают? Так неожиданно?

- Почему неожиданно? Неделю назад я заказывала им билеты.

- И молчали, - упрекнул Скачков секретаршу.

- Думала, вы знаете.

- Где они?

- Здесь.

- Пусть заходят... - Скачков сложил свои записи, сунул их в карман пиджака, вышел навстречу ученым.

Он привык их видеть в высоких резиновых сапогах, в брезентовых куртках, бородатых. Теперь они были все в одинаковых по-весеннему светлых костюмах, видно, недавно купленных, такие все интеллигентные чистюли. Если бы не загорелые обветренные лица, то можно было бы подумать, что в кабинет ворвались манекены из витрины универмага.