- Правильно, - засмеялся Алесич, найдя вдруг зацепку для разговора. - Я понял тебя так, чтобы я не приезжал таким, каким был. Я и приехал другим. Того, что было, больше не будет. Прошлое там, за зеленой оградой. Навсегда. Кстати, спасибо, что законопатила меня туда. Правильно сделала. Пропал бы. А так...
- Думаешь, костюмчик надел, так и переменился сам? - с прежней издевкой сказала Вера. - Отнесешь в пивной бар и повесишь на гвоздик...
- Я много думал, Вера, - с обидой в голосе заговорил Алесич. - Очень много. И многое понял. Теперь все будет как надо. Вот увидишь.
- Хватит этих сказок. Не раз зарекался. Как проспишься, так и начинаешь... Не верю я тебе больше. - И, чтобы не оставить никакой надежды, добавила: - И никогда не поверю. Никогда! Слышишь?
Помолчали с минуту.
- Где сын? - проглотив вязкий комок, уныло спросил Алесич.
- В школе, где ему еще быть? С ним тебе не надо встречаться. Хлопчик отвык, и нечего ему лишний раз напоминать о себе.
- Может, хватит... шутить, Вера? - Он смотрел на нее, на ее ноги в домашних тапочках, но смотрел как сквозь туман. Все расплывалось перед глазами.
- Я не шучу, - с твердой решимостью стояла на своем Вера, не замечая или не желая замечать его состояния. - Без тебя мне лучше. Человеком себя почувствовала. Не занимаю у соседей копейку на хлеб. И оделась как могла. А то стыдно ж было на люди выйти. Мальчишка голодранцем бегал. Хуже сироты какого. А купить что, так прячь, не то муж украдет и продаст на водку. Нет, хватит! Изведала счастья с тобой. Больше не хочу.
- Я же говорю тебе, Вера...
- Не надо, Иван лгать. Мне и себе.
- Я же говорю, что не такой.
- Ну, если не такой, - сказала она так, как обычно говорят, когда прощаются с наскучившими гостями, с неестественной веселостью и облегчением, - то найдешь себе какую-нибудь... Пусть и еще кто-нибудь порадуется счастью. Мне хватит.
- Куда мне идти?..
- У тебя их немало было. Может, какая и признает, если еще не сдохла под забором пьяная.
- У меня никого не было! - чуть не крикнул Алесич. Он начинал терять власть над собой.
- Иди к какому-нибудь алкашику. Поживешь, пока не разменяем квартиру. Я отремонтировала ее, чтобы легче было менять.
Некоторое время он молчал. Чувствовал, что не хватает выдержки спокойно продолжать разговор. Его так и подмывало размолотить все вдрызг, разорвать и растоптать ее бесстыдное розовое платье, которое она надела не для него. Там, за зеленой оградой, всякой представлялась ему встреча, только не такой. Не хотелось верить и не мог поверить, что все его мечты, надежды рассыпались прахом.
- Может, все-таки подумаешь, Вера? - спросил, не поднимая глаз.
- Думала. Не один раз думала, - все тем же ровным и каким-то чужим голосом сказала она и, выждав немного, точно колеблясь, продолжала: - Я подала на развод.
- Все? - из-под бровей глянул на жену Алесич. Сейчас он видел в ней не только ту, к которой летел, как на крыльях, ради которой переломил себя, взял в руки, но и ту, нынешнюю, настоящую, которая непреодолимой преградой встала на пути к мечтавшейся ему жизни. Он чувствовал, что, останься еще хоть на минуту, не сдержится, наделает бед.
- Все! - Не сводя с него настороженных глаз, она отступила к двери.
Он прошел мимо нее, остановился у порога, глянул ей в глаза, точно не веря тому, что она сказала.
- Вот что, - показал глазами на "дипломат". - Чемоданчик отдай сыну. Там и тебе подарок... Может, когда вспомнишь. Квартиру менять не будем. Живи!
Алесич сбежал по ступенькам, во дворе остановился. Стоял, надеясь, что опомнится, бросится следом. Потом, отойдя немного, оглянулся на балкон. Там на веревке сиротливо выбеливался один рушник.
Куда же идти? Может, заглянуть в школу? Повидаться с сыном? Может, хоть он обрадуется ему, захочет, чтобы отец вернулся домой, и тем повлияет на мать? А вдруг и сын откажется от него? Нет, нет... Пусть остается все так, как было.
Алесич дошел до железной ограды, которой был обнесен школьный двор. За буйно разросшимися кустами акации раздавались детские голоса, - была, видать, перемена... Заглянуть во двор не отважился. Двинулся по тротуару дальше. К кому же идти? Где приткнуться хоть ненадолго? Здесь, в городе, живут его односельчане Скачков и Кириллов. Зайти разве к кому-нибудь из них? Вспомнилось, как когда-то пригласил к себе Кириллова, надеясь, что тот помирит его с женой. Журналист, умный человек, должен знать, что к чему. Да и Вера, думал, увидит, с кем дружит, станет больше уважать его. Кириллов действительно пришел, посидел, выпил рюмку водки, порассказал короб анекдотов и распрощался. А Скачков - тот совсем забурел. Заходил к нему, просил помочь устроиться на работу. Даже не дослушал до конца. Сказал, что не может. А по нему видно было, что говорит неправду, - боялся встретиться взглядом, делал вид, что очень занят, копался в каких-то бумагах. Нет, за помощью лучше обращаться к чужим людям. Те скорее поверят тебе, скорее посочувствуют.
Тротуары заметно полнились людьми. Больше их стало на автобусных остановках, в магазинах. Рабочий день кончился, все спешили домой. Столько кругом народу, а он чувствует себя одиноким, никому не нужным. Даже не к кому попроситься на ночь.
Алесич не заметил, как очутился на углу улицы. Здесь был гастроном, а рядом с ним - пивной бар - уютное заведеньице с узкими окнами и длинными дубовыми столами. Стены обшиты вагонкой. Алесич часто толкался здесь со своими товарищами. Начинали с пива, потом посылали кого-нибудь за подкреплением. Там, за зеленым забором, он дал себе слово и близко не подходить к этим барам. Но теперь не было никакого смысла держать его, тем более что там он может встретить и своих бывших друзей-приятелей.
В помещении было накурено, не продохнешь. Дым синим облаком висел под потолком. Мокрые столы были заставлены пустыми кружками. Вокруг столов лепились мужчины неопределенного возраста с небритыми лицами и бледными залысинами. Воздух гудел от беспорядочных голосов. Алесич взял кружку пива и примостился к столу в самом углу, чтобы можно было следить за всеми, кто заходил в бар.
- Привет, дед! - Неожиданно вырос рядом, будто вылез из-под стола, Карасик, невысокий, плотный, с красным лицом и густой шапкой седых волос на голове. Он поставил на стол две кружки пива с пенистыми шапками, протянул жесткую от застарелых мозолей ладонь. - Вернулся, значит? Я всегда говорил, что земля круглая. Откуда пойдешь, туда и придешь. Не все только это понимают. Ты, братец, хоть и вернулся на круги своя, но - фрайер, фрайер! По телевизору можно показывать.
Карасик всегда был самим собой, не менялся. Даже внешне. Всегда носил одну и ту же синюю куртку с обвислыми нашивными карманами на полах снизу. Он в соседнем гастрономе принимал стеклотару и после работы обычно заглядывал в бар, выпивал свою, как он выражался, законную кружку с прицепом. Этим "прицепом" была четвертинка водки, которую он приносил с собой. Алесич ни разу не видел его пьяным, как ни разу не видел и совсем трезвым. Карасик уверял, что алкоголиками становятся только нервные интеллигенты, а не работяги. Потому что у работяги, сколько бы он ни выпил, все перегорит. Не придумали еще такого питья, с которым не справился бы желудок рабочего человека.
Карасик вынул из глубокого оттопыренного кармана четвертинку, половину отлил в свою кружку, половину, не спрашивая согласия, в кружку Алесича.
- Не надо, я же... - запоздало возразил тот.
- За возвращение! - Карасик стукнул кружкой о кружку, выпил одним духом.
Алесич хотел отпить один глоток, для приличия. Но отпил один, потом другой, третий... Осушил кружку до дна. По всему телу знакомо растеклась вялая теплота. Голова закружилась, затуманилась, как бывает, когда вдруг крутанешься на пятке.
- Жизнь приобретает краски, - как-то виновато усмехнулся Алесич, достал из кармана трешницу, оставшуюся от покупок. - Слушай, друг, слетай в магазин. Мне не дадут, семь часов уже, а тебя там знают.
