- Поедемте, Валерий Михайлович, посмотрите, как твои орлы засолили колхоз, - с ходу, не здороваясь и не подавая руки, сказал Михейко и направился к своей машине.

Остановились у широкого прямого мелиоративного канала, разрезавшего землю пополам до самого горизонта. На другой стороне, за каналом, лежало ровненькое, точно прикатанное, поле. Оно ярко зеленело, как зеленеют по осени озимые всходы, но во многих местах как-то поредело и пожелтело. Можно было подумать, что там выжигали траву. Вдали виднелись поливальные машины на колесах. Раньше всякий раз, когда Скачков проезжал по дороге вдоль этого канала, он видел над машинами веселую радугу.

- Три укоса взял в этом году, - говорил и правда сквозь слезы Луковский. - Это поле мы показывали всем делегациям как достижение нашей мелиорации. Зарубежных гостей сюда привозил. Те немели от восхищения. Как много! Как много! - только и слышишь. Благодаря этому полю мы удвоили дойное стадо. Весь Зуев молоком поим. А теперь что? Желтенькая травка. Я сначала подумал, что это на осень. На агронома накинулся, что, мол, с туками переборщил... Бригадир заметил, что рыба в канале пузом вверх. Помочил палец, лизнул, а вода-то, оказалось, соленая!

- Валерий Михайлович, когда у вас была авария? - сухо спросил секретарь райкома.

- Не знаю. При мне не было. Во всяком случае, никаких сведений на этот счет я не имею... - Вдруг вспомнил, как утром жаловался Котянок, что вода как в прорву, а пластовое давление падает. Значит, разрыв где-то в водоводах или даже в самой водонагнетальной скважине. Вот и пробилась вода на колхозное поле. - Я сейчас же позвоню и выясню причину.

Скачков хотел сразу ехать в контору, поднять на ноги аварийную службу. Но подумал, что на Днепре осталась Алла Петровна, к которой, чем черт не шутит, сдуру может пристать Удальцов, и - уже в дороге - изменил решение. Передав по рации на водонасосную станцию, чтоб отключили все насосы и не включали их до особого распоряжения, он приказал водителю возвращаться на Днепр. И еще издали, когда машина только свернула с шоссе на полевую дорогу, он увидел за дубами отблески костра и услышал песню. В тихом, точно застывшем вечернем воздухе трепетно звучал чистый женский голос. Его поддерживали нестройные мужские басы.

Днепр волной игривою моет берега,

Здесь любовь рождается, крепко - навсегда...

14

В конце дня Алесичу сказали, что можно идти домой, но он попросился остаться до утра.

- Понравилось? - строго спросил дежурный милиционер.

- Не досмотрел один сон.

- Иди досматривай, утром расскажешь.

Осенний день только начинался. На траве под заборами серебрился иней. Было тихо. Когда проезжала машина, в прозрачном воздухе еще долго держался дух бензинового перегара.

Алесич подумал о Кате. Ради нее, Кати, он и остался на ночь, - решил утром покараулить ее у автобусной остановки... Быстрыми шагами пошел, чуть не побежал на центральную улицу. Она была еще совсем безлюдной. Спешили к автобусу и выходили из автобуса два-три человека. Алесич остановился поодаль и стал внимательно следить за каждым входящим и выходящим.

Из боковой улицы вышел пионерский отряд. Первым шагал рослый малый с флагом. За ним - барабанщики. Барабанная дробь далеко разносилась в стылом воздухе. Дети были в разноцветных курточках, пальтишках. Из-под воротничков виднелись красные галстуки. Высокая, с тонкой талией, вожатая молодым голосом звонко кричала: "Раз, два!.. Игорь, ты что идешь не в ногу?" Алесич не сводил глаз с колонны, пока она не скрылась за поворотом улицы. Вспомнил о сыне... Вот также где-то марширует и, может, так же ходит не в ногу, и на него кричит пионервожатая. По щеке проползла - будто щекотливая муха слеза. Смахнул ее рукой и, ощутив под пальцами щетину, подумал, что зарос, надо бы побриться. Побрел искать парикмахерскую.

Придерживая холодноватыми упругими пальцами щеку, женщина водила теплой бритвой по лицу. Как электрические разряды, потрескивала щетина.

Алесич откинул голову на подставку, закрыл глаза и думал о своем.

Может, не стоит гоняться за Катей? Взять да и вернуться снова в Минск, устроиться где-нибудь на заводе? Наверняка дадут место в каком-нибудь общежитии, теперь этих общежитий понастроили, дай бог. Жил бы, работал, встречался с сыном. И с Верой могло бы, глядишь, все уладиться. Она уже несколько раз ему снилась. Впрочем, и Катя тоже. За пятнадцать суток он кого только не повидал во сне. На память пришло Верино письмо. Нет, такие письма не пишут, если хотят помириться. Но ничего, не разрешит Вера ходить к ней домой, будет видеться с сыном где-нибудь у школы. А подрастет, сам станет к отцу бегать. Не может быть, чтобы он, Алесич, не отвоевал его у жены. Мужик с мужиком всегда договорятся. Он постарается быть чутким и заботливым отцом. Да и Минск есть Минск.

- Все, молодой человек. - Певучий голос парикмахерши возвращает его к действительности. - Лет на двадцать помолодели. Можно теперь и к девочкам...

Эта невинная и, в сущности, банальная шутка Алесичу не нравится. Он благодарит кивком головы, расплачивается и выходит из парикмахерской. Утренняя прохлада трогает побритое лицо, и это придает еще больше бодрости и живости всему телу. Появляется ощущение легкости и нерастраченной молодой силы. Хочется действовать, что-то делать. Решение приходит само собой. Сейчас он пойдет в управление к Скачкову, попросится на работу. К буровикам не пойдет, хватит, наработался. Надо попытаться устроиться здесь, в Зуеве. В каких-нибудь мастерских. Здесь и Катю можно скорее встретить.

Алесич торопливо идет по тротуару, идет, как и ходят люди, которые знают, для чего они живут и что им надо от жизни. В конторе решительно открывает тяжелые двери на тугой пружине. В фойе, у столика с телефоном, дремлет старик, закутав ноги синим плащом. На стук дверей он недоуменно смотрит на посетителя.

- Что вам надо?

- Товарищ Скачков...

- Проснитесь, молодой человек, прочитайте, что написано на дверях, ворчит старик.

- А что там написано? - ничего не понимает Алесич.

- В субботу и воскресенье контора не работает. Сегодня суббота.

- Суббота? - переспрашивает Алесич. Какое-то время он стоит молча, думает, что ему делать. Поехать к матери? Но ехать в деревню, не устроившись на работу, не хотелось. Снова старуха заскучает. Может, позвонить землячку? Вдруг дома?

- Как позвонить Скачкову домой? - спрашивает у старика. - Что вы так подозрительно на меня смотрите? Позвоните сами, скажите, что с ним хочет говорить Алесич, если думаете, что я...

Старик набрал номер, представился, сказал, что его, Скачкова, просят, и сразу же передал трубку Алесичу.

- Валерий Михайлович, извините! Это я...

- Где ты, что делаешь? - как показалось, радостно спросил Скачков.

- В вашей конторе.

- Слушай, приезжай ко мне. Здесь как раз еще один наш земляк. Кириллов. Знаешь такого?

- Неудобно... - заколебался Алесич.

- Не говори глупостей. Ждем. Нам как раз третьего не хватает, - и засмеялся. - Запомни адрес...

Положив трубку, Алесич мысленно повторил название улицы и номер дома, расспросил у старика, как туда добраться. Через какое-то время он уже нажимал на черную блестящую кнопку, прикрепленную сбоку, на косяке обитых дерматином дверей. Двери открыл Скачков. Он был в белой рубашке с галстуком.

- Заходи, заходи, - пригласил он Алесича, проводил в залу. Устраивайся, где тебе удобнее. Одним словом, чувствуй себя как дома. Завтракал? Нет? Я сегодня тоже долго спал. Если бы не Кириллов, то и сейчас валялся бы в постели. Знаешь, практически сегодня у меня первый день выходной. Ребята из комиссии тащили в Брест, отказался. И хорошо сделал, что отказался. Как знал, что заедет Кириллов, а потом и ты.

Кириллов сидел в мягком кресле и, закинув ногу на ногу, положив на колени блокнот, что-то писал. Слегка подавшись вперед, он пожал Алесичу руку, снова уселся, свесил над блокнотом курчавую голову.