После того как они переехали в областной центр, а потом и в Минск, одиночество покинуло их навсегда. Даже во время отпуска, когда жили в палатке на берегу реки или какого-нибудь глухого лесного озера, к ним присосеживалась одна, а то и несколько семей. О домах отдыха и всяких санаториях и говорить нечего - там сплошная толкотня. Тесные столовки, переполненные пляжи, очереди у бочек с квасом. Устаешь больше, чем на работе. Только считается - отдых... И заботы, заботы, от них не убежишь, никуда не денешься. Он работал в какой-то геологической партии, она - в школе. Обычно чуть не каждую неделю исчезал на несколько дней - где-то что-то ломалось, где-то надо было монтировать новые буровые установки. Нелегко было ему в этих разъездах, нелегко и ей в школе. Но она любила литературу, которую преподавала, любила детей. Ее заметили, оценили, избрали депутатом райсовета. Впрочем, не это было главное. Им обоим интересно было жить и интересно работать. Дома они рассказывали друг другу о том, что у них было днем. Из той жизни только и остались в памяти вечера, когда они, засидевшись на кухне после ужина, перебирали все до мелочей, и им не было скучно. Печалились, радовались, смеялись - все вместе.
Потом - уже в Минске - у них родилась дочь, она в детстве часто болела, пошла в школу... Вечерние беседы как-то сами собой прекратились. Дело здесь, конечно, не в одной дочери. И со Скачковым творилось что-то непонятное. Он работал в солидном учреждении, гордился своей должностью, а спросишь, как и что там, только пожимает плечами: "Ничего особенного, пишем бумаги..."
Ей, Алле Петровне, в торговой рекламе было поначалу интересно. Новая среда, новое окружение. Должность называлась внушительно - редактор. Работа считалась творческой, как в газете. Каждый день было что-то новое. Это с годами она стала замечать, что все повторяется, что пишут они каждый раз одно и то же: о скумбрии в томате, о хеке, о разных изделиях местной промышленности, о которых покупатели еще и слыхом не слыхивали. Работа в торговой рекламе была хороша и тем, что у нее оставалось свободное время, а оно ей как раз было нужно - растила дочку. А когда дочка выросла, стала студенткой, вышла замуж, ее, Аллу Петровну, завертели-закружили всякие общественные обязанности. Профсоюзный комитет, стенная газета... Господи, чем только она не занималась! Думала, именно в этом смысл жизни. Сейчас же, оглядываясь назад, ничего такого, чем бы можно было похвалиться, не может вспомнить, как ни старается. Ну будто и не было тех восемнадцати лет, которые она провела в торговой рекламе.
Мысль об этом впервые мелькнула, когда, собираясь переезжать, Алла Петровна перебирала книги.
Книги покупала она, покупал и муж. Она имела знакомых почти во всех книжных магазинах, а у мужа на работе был хороший киоск. Новые книги обычно клали на тумбочку у кровати в тщетной надежде прочитать на досуге. Они и оставались на тумбочке - неразвернутые, - пока их не заменяли новыми.
Отбирая книги, которые хотела взять с собой в Зуев, Алла Петровна вдруг увидела, что почти все они непрочитанные. А теперь и жизни уже не хватит, чтобы их прочитать.
Ей стало больно. Когда-то же она любила читать и читала много. Она и учиться пошла на филологический только потому, что любила читать. Как же случилось, что она изменила своему призванию, изменила себе? Наверное, все из-за той самой работы, о которой сейчас нечего вспомнить. Да что книги для работы они с мужем пожертвовали и личной жизнью. Дошло ведь до того, что жили под одной крышей, а были как чужие. Друг друга не замечали. Не видели. Пропал интерес. А может, у всех так в этом возрасте? Может, вообще таков закон жизни? Сначала живут для себя, а потом для детей?.. Неужели об этом думал и ее муж? Думал. И не только думал, а искал выход. И нашел... Переехали вот в Зуев.
И все же то счастливое давнее, несмотря ни на что, жило в их сердцах. Это они со Скачковым только забыли его, то счастливое давнее, а теперь оно дождалось своего часа. Только... надолго ли? Но об этом лучше не думать. Хорошо, что оно вернулось. Хорошо, что оно было у них когда-то, что оно есть теперь...
Вспомнилась дочка. Хоть бы она не прозевала в своей жизни главного, не растратила, не разменяла на мелочи свое счастье. Слишком уж суетливо они с мужем начали жить. Не успели осмотреться после института, бросились в жизнь, как в омут. Днюют и ночуют в больнице. Каждый на полутора ставках. А зять и в выходные дежурит на "скорой помощи". Оставили им квартиру, мебель, библиотеку, а им все мало. О машине мечтают. Так ведь и надорваться недолго.
Перед отъездом звонила, просила подойти, помочь упаковаться. Не нашлось времени. Не пришла. А она же, Алла Петровна, не столько помощи от нее ждала, сколько хотела выговориться, поделиться мыслями, которые пришли в голову, когда перебирала книги.
Алла Петровна приподнялась на локте, глянула на мужа. Он спал, свалив голову себе на плечо, и чему-то улыбался. Его улыбка сейчас очень походила на улыбку отца на фотографии, вмурованной в обелиск. И если бы не залысины, не эти седые космы над ушами, он был бы, как говорят, вылитый батька.
Она не сводила с мужа глаз, пока не заныли локти. Села, начала поправлять свою прическу, отряхиваться от сена.
- И чего тебе не спится? - проснулся Скачков. Лицо его теперь было заспанное, обмякшее какое-то, серое от выступившей на щеках и подбородке щетины. Улыбка точно слиняла, от нее не осталось и следа.
- Я не спала...
- Так полежи, отдохни, - он поймал ее за руку.
Вернулись на берег Днепра, когда солнце, перебросив через реку огненный столб, повисло над самым Зуевом. Алла Петровна разделась, полезла в воду. Вода была по-вечернему тихая, теплая, не хотелось и вылезать. Озабоченный тем, как вернуться домой, Скачков нервничал, бегал по берегу, кричал несколько раз людям, проплывавшим на моторках. Они, кажется, не услышали.
- Чего раскричался? Лезь купаться, - беззаботно смеялась над мужем Алла Петровна.
Лишь в сумерках, когда они уже собрались было идти пешком к мосту, который мигал слабеньким пунктиром огоньков далеко слева, напротив Зуева, их перевез на другой берег бакенщик. Он как раз начинал зажигать бакены.
Поужинать зашли в ресторанчик "Волна", державшийся на тонких деревянных сваях. Сидели на открытой веранде, усталые, разомлевшие. Внизу, под половыми досками, плескалась вода. Когда по реке проплывал теплоход или буксир тянул баржу, ресторанчик покачивало. От реки тянуло прохладой.
- У меня такое чувство, будто мы встретились с тобой после долгой-долгой разлуки, - проговорила Алла Петровна тихо, чтобы ее слышал только один он, муж.
Ночь была темная, тихая. Взявшись за руки, они шли по улице, освещенной редкими электрическими лампочками. В тени деревьев остановились. Ему приятно было целовать ее волосы, пропахшие речной водой.
- Ой, так мы и до утра не дойдем! - вырывалась она из объятий, выбегала туда, где было светлее.
Но лампочки висели редко, далеко одна от другой, и тенистых деревьев было не счесть...
5
Зазвонил телефон. Жалея, что не отключил его на ночь, Скачков вышел в переднюю, взял трубку. Голос генерального директора объединения узнал сразу.
- Я вас слушаю, Виталий Опанасович.
- Все прохлаждаетесь, Валерий Михайлович? - спросил с издевкой Дорошевич.
- Законный отдых, Виталий Опанасович, - сдержанно ответил Скачков, возмущаясь в душе тоном, каким с ним заговорил генеральный директор. - Вы же сами сказали, чтоб пару недель...
- Помню, помню, еще, кажется, не склеротик, - не дал договорить Скачкову. - Знаете, Валерий Михайлович, несколько лет назад мне строили садовый домик. Известно, как работают строители из ремонтных организаций. Сначала привезут доски, через месяц - кирпич. Приехали, вырыли канавки под фундамент и снова исчезли на месяц. Доски почернели, кирпич пророс травой. Но я не об этом. Знаете, под досками поселились ежики. Они любят тихие места, чтоб их никто не беспокоил. За лето они успели даже вырастить потомство. Боюсь, Валерий Михайлович, как бы в вашем кабинете тоже не поселились ежики...
