Моя красная куртка из гортэкса вся испачкана, удивительно, что какая-нибудь здоровая ветка ее не разорвала, но качество остается качеством. А грязен я, как какой-нибудь цыган, стопроцентно.

Я: Ну, что-то новенькое, не правда ли.

Шулич смотрит на меня с долей иронии. Будто я во всем виноват. Он же полицейский, на него мы возлагали надежды, а он на меня смотрит, как будто еле сдерживаясь от смеха. Мол, разве я не предупреждал.

Шулич: Да, машина действительно выглядит хуже, но зато мы живы остались.

Агата снимает слинг с плеч, кладет в траву и начинает заниматься ребенком. Он по-прежнему не капризничает, не плачет, невероятный ребенок. Не мой.

Я: Да, вам тоже не за что объявлять благодарность.

Шулич: Вы хотите мне что-то сказать?

Я только смотрю на него. Черт его возьми, он еще протестует. Остались без машины, являющейся собственностью министерства внутренних дел, гражданской машины Ксара Пикассо, и кто-то за это должен будет ответить. Я, что ли? На это ты намекаешь?

Я: А что, вы думаете, я хочу вам сказать? Вы же сами все видите, не так ли? Что тут говорить?

Шулич: Да нет, просто так, просто как будто какая-то враждебность в воздухе.

Я: Да что вы говорите.

Могу на него только смотреть. Стоит здесь передо мной, как герой, как будто в дверях какого-нибудь люблянского кафе, и улыбается: облава. Всем к стене, руки на стену. Только со мной облаву ты не будешь делать. Сегодня твоя задача была сопровождать меня и позаботиться, чтобы все гладко прошло. Обеспечивать поддержку. Я нашел решение, нужно было его просто выполнить так, как требуется. Здесь у нас на руках женщина, не надувная кукла, и ее нужно было отвезти в дом матери и ребенка, только это. Минимальная задача: обеспечить транспортировку. В первом же лесу украли аккумулятор, а потом ты даже не знаешь, что еще, а потом ты мне еще и смеешься в лицо? Будто желая сказать: будешь бурек, у меня есть еще один?

Шулич: В Любляне обо всем поговорим. А пока успокойтесь.

Я: То, что в Любляне мы обо всем поговорим, это стопроцентно. Только не надо мне говорить, что мне нужно успокоиться. Мне хватило на сегодня.

Шулич: Ну, я думал, вам поможет.

Агата: Все полицейские такие.

Оба мы обернулись в ее сторону, только реагировать было бессмысленно. Шулич по-прежнему на меня смотрит свысока, мол, может, за уши тебя схватить, если не успокоишься, и хватит с тебя. В угол поставить. Как мне действуют на нервы такие люди, с таким идиотски самодовольным чувством превосходства. В реальности оно есть у меня над ними.

Я: Только хочу сказать, что в целом от вас не было особой помощи.

Шулич: От кого не было помощи?

Я: От вас. От Драгана Шулича.

Шулич посмотрел на меня, как будто желая запугать. Как мне неприятна такая ситуация. Лоб весь вспотел, вытираю его. Все тело чешется.

Я: Вы ничего сегодня не смогли сделать так, как надо. Не утихомирили народ в Камна-Реке. Это была ключевая ошибка. Неудивительно, что нас потом любой разворачивает, куда ему вздумается. Потом у вас еще любая серна украдет руль из машины, поскольку за ней никто не смотрит.

Шулич: Так, полегче на поворотах!

Это он мне говорит, мерин проклятый.

Шулич: В Камна-Реке вы сказали, чтобы мы вернулись и поехали в сторону Любляны, а не по деревне. Не все варианты были…

Я: А что, если вы…

Шулич: …использованы. Но ОК, мы вдвоем должны содействовать вашим решениям. А в Малых Грозах, вы что, хотели, чтобы я стрелял из окна? Этого вы хотели? Так решить спор?

Я: Да не было никакого спора! Почему же получились, что эта банда сумасшедших…

Шулич: Да, хорошего вы мнения о гражданах Республики Словении.

Смеется надо мной, но сейчас не покровительственно, а с ненавистью.

Шулич: А как вы назовете этого вашего субъекта, который выкрал ребенка из теплого дома в Постойне и принес его сюда, на развалины, так, что все мы сейчас из-за этого в дерьме, не только ребенок? Непонятно чей?

Агата кричит: С какой стати ты в это лезешь? Что значит — чей ребенок? Ты что, спятил?

Шулич орет, чтобы ее перекричать: Когда вы эту глупость предложили, подняться вверх в гору, я пытался вас отговорить, как мог. Только вы разве слушаете?

Агата кричит: Проклятый полицейский, сука, какое право ты имеешь спрашивать меня, от кого Тоне! Тоне — мой, я его всегда буду любить, всем сердцем.

Никогда, покуда жив, не забуду этой идиотской цитаты, хотя, может, это была и не цитата, откуда ей знать классиков.

Я: В Любляне я напишу на вас жалобу, так что у вас будет возможность сказать все это перед комиссией. Хотя лучше было бы просто…

Шулич рассерженно: На меня жалобу?

Я: Просто вам врезать, потому что все время… Да, жалобу на поведение полиции, в данном случае!

Шулич: Полиции? А вы знаете, во что был вынужден впутаться Презель? Как он рисковал? Поведение полиции?

Я: Презеля не трогайте.

Шулич: Вы сказали, что хотите мне врезать?

Агата: Дай, врежь ему!

Вообще не знаю, почему я ему так сказал. Я хотел добавить, что имел в ввиду «по всей видимости, по-другому до вас не доходит» и на самом деле я вовсе не собирался с ним драться. Это обидно, конечно, но это не вызов, и ситуацию бы разрешило, если бы я эту свою, сбивчиво изложенную мысль пояснил. Только что-то мне мешает. Во-первых, получилось бы, что я просто трушу, в данной позиции это бы мне повредило. Во-вторых, кровь мне ударила в голову, и я действительно хочу ему врезать, меня бы это успокоило, поэтому оправдание получилось бы неискренним, прежде всего перед самим собой. Не могу так унижаться, обманывая самого себя. Да, он выше меня или, может, просто стоит выше, не знаю, пока мне так не казалось. Мы просто далековато зашли, но так уж получилось. Слишком быстро, в голове у меня вертится миллион вопросов. Плюс еще этот взгляд Шулича, такой ненавидящий, пренебрежительный. Настолько пренебрежительный, что я не могу этого больше выносить, он меня абсолютно дискредитирует, как будто я не был в тысячу раз компетентнее его! А смог бы я ему врезать? У него мышцы, наверное, будь здоров, еще малолеткой дрался по Фужинам и реально выглядит агрессивным! А сейчас мы где-то в горах, миллион, ну, скажем, километров десять от всякой цивилизации, среди медведей, кто знает, что здесь происходит? Мы сейчас в ситуации, когда у него в голове по-прежнему звучит заключение Презеля, что нас тут взяли в осаду неизвестные злоумышленники; если он с нами обоими расправится и повесит это на них, может, и прокатило бы. Так что реально это глупо — провоцировать его в этой ситуации, не то время и место, по-любому, я по-прежнему в нем нуждаюсь, в его грубой силе, которую сейчас вместо этого настраиваю против себя.

Шулич: Ну давайте, врежьте мне.

Черт, что я за дурак, меня слишком занесло. Это, должно быть, из-за моей вонючей куртки или из-за царапин, которые дают о себе знать. Да, человек иногда не задумывается о том, что говорит. А взять слова обратно уже нельзя. Реально, наверное, мне действительно нужно хоть раз в жизни попробовать врезать кому-нибудь; даже если потом мне и достанет-ся — так, по-настоящему сцепиться, по-мужски, пусть он разобьет мне щеку, ключицу; никогда меня это так мало не заботило, именно сейчас, когда все не так и все раздражает; мне действительно все равно. Проблема только в том, чем это закончится. Этого я не могу предвидеть. Потому что это неплохо бы знать, а я не знаю, поэтому особой радости нет. Если я ему врежу, чем все это кончится?

Шулич: Ну, врежьте мне.

Не вижу выхода из этой ситуации. Что тут можно сделать? Нет, это слишком долго тянется. Если я сейчас стану извиняться, то уже потом не смогу посмотреть ему в глаза. Один должен надавать другому, добить; и кто будет первым, кто вторым, как потом нужно выходить из ситуации, победителю и побежденному, будет ли возможность с честью выйти из ситуации и для того, и для другого? Эх, если бы я был уличным парнем, у них это как-то так просто, естественно получается.