Ловлю дыхание… Движение — это здоровье.

Шулич остановился. Потом я, потом Агата. Шорох шагов затих. Похоже, этот шорох меня здорово раздражает, мне сразу лучше, как только все смолкло. Слышна музыка, сейчас уже гораздо более отчетливо.

Все очень первобытно, это правда.

Что за забава, музыка опять поменялась, уже не словенская. Но и не хорватская. Откуда мне знать. Что она напоминает? Определенно не типичная словенская музыка, которую крутят на деревенских сходках, но и не цыганская, какая-то мультикультурная — «мульти-культи». «Джаз-фьюжн»? Африканская, Мали? Может, как раз именно такая, какую могли бы слушать студенты психологии. Не знаю, если раньше я и почувствовал некоторое облегчение, что-то такое иррационально теплое, когда на секунду снова веришь, что все будет хорошо и все получит какое-то логическое объяснение, сейчас я это ощущение потерял. Сама мысль, что здесь можно встретить студентов психологии, которые бы объяснили нам, что все это — просто прикол, эксперимент, шутка ради шутки, сейчас меня только откровенно бесит. Какое облегчение, черт вас возьми, размазать вас всех по стенке, идиоты чертовы. Вы, маясь от безделья в безопасной близости таких же дураков, как вы сами, выдумываете бог знает какие приколы, прикрываясь избитыми извинениями, — а здесь, а здесь это все взаправду, так, как ни одному студенту психологии и в голову не придет, потому что в ином случае этот студент вел бы себя по-другому, более рационально, потому что такие шуточки могут кончаться плохо, болезненно, слишком болезненно, чтобы их вот так отмачивать.

Всех по стенке размазать!

Шулич: С правой стороны — какие-то звуки.

Да, с правой стороны, если мое чувство ориентации меня не подводит, там, строго вверх над нашей машиной, действительно раздаются какие-то звуки.

Сейчас мы поднялись уже довольно высоко, наверняка на триста-четыреста метров над дорогой, по которой ушли от машины на разведку; по этой же дороге мы потом вернулись, по направлению Камна-Реке; и эта музыка сейчас слышится как раз с той стороны, где осталась машина. На какое-то мгновение у меня перед глазами возникла картина вечеринки, необузданного разгула и плясок вокруг костров, когда выпускники психологии, цыгане и агрессивные доморощенные нижнекраинцы, объединившиеся под влиянием коки и иглы, обнявшись танцуют вокруг костра, пляшут прямо на капоте и крыше нашего автомобиля, а вокруг — цела куча припаркованных машин и тракторов, фонари освещают поляну, разбросанные упаковки вина, тушки поросят и скачущих голых баб, а меня охватывает желание всех их размазать по стенке, тупых баранов, не понимающих, насколько серьезна ситуация и насколько мы приблизились к окончательному методу разрешения большой и сложной проблемы решением частной.

Даже не думай. Музыка по-прежнему раздается откуда-то свысока, где-то на нашем уровне, а не у машины. Нет, они не у машины, а вот где? Где-то выше. Но действительно в том направлении.

По-своему тоже неплохо, не нужно больше подниматься в гору.

Я: Да, действительно.

Мой голос настолько охрип, Шулич даже посмотрел на меня.

Агата: Я по-прежнему не понимаю, что вы слышите.

Шулич: Мы немного запыхались, не так ли?

Одновременно обоим трудно ответить. Нет, Шулич никак не может избавиться от своего покровительственного отношения, хоть режь его, даже сознавая, что мы друг в друге в этой ситуации нуждаемся, что мы должны держаться вместе, выступать одним фронтом, что именно мы отвечаем за успех миссии в очень неблагоприятных условиях. Агата — а что Агата? Она по-прежнему гнет какую-то свою линию, мне не очень понятную, причем я очень сомневаюсь, отдает ли она вообще себе отчет в том, что делает? Ладно, я могу понять, ей не хочется, чтобы мы столкнулись с ее людьми, если в лесу действительно скрываются ее люди, но это дела не меняет; как она может думать, что все ее идиотское притворство может кого-то в чем-то убедить, как может не слышать того, что ей говорят? Или же у нее проблемы со слухом. Как она это себе представляет? Как можно не думать, что очевидная ложь — отсутствие музыки, — даже если по какой-то идиотской причине ты на ней настаиваешь, со временем может навредить, особенно если эту несуществующую музыку отлично слышно?

Нет, этого менталитета мне не понять.

Я: Не имеет значения. Пошли направо.

Шулич: Не нужно бояться.

Нет, я точно подам на него жалобу, стопроцентно.

Под охраной такого полицейского из машины пропадают аккумуляторы, дверцы, руль, о менее заметных деталях я даже не говорю. Он даже про пропажу руля не знает, потому что не удосужился посмотреть. А я ему не сказал и не скажу. И потом, когда мы что-то делаем — все по моей инициативе, он пока не выказал никакой активности, только исполнял инструкции, и то с явным нежеланием, если они хоть сколько-нибудь отступали от чисто инерционных мер; если бы было так, как он хочет, то мы бы и сейчас раскатывали туда-сюда от Камна-Горы до Малых Гроз и обратно, как та змея спектральной диаграммы. Нет! Пардон! Да что там! С приходом подкрепления мы бы уже давно избивали местных жителей, вдыхая дымку слезоточивого газа, открыли бы огонь, стреляя резиновыми шариками, или что-то в этом духе. А когда мы что-то делаем, он всегда принимает такой покровительственный вид. Жаль, что пока не сложилась по-настоящему серьезная ситуация, по-своему очень жаль, потому что тогда было бы совершенно очевидно, насколько бесполезен, до преступного контрпродуктивен этот его вечный цинизм. Потому что проблемы нужно решать, а не строить из себя непонятно кого и резать слух банальностями типа: «Запыхались», «Не нужно бояться», «У меня бурек». Если уж я кого боюсь, Шулич, так это тебя. Потому что готовность к взаимопомощи проявляется в беде. Именно тогда возможно в другом увидеть человека, особенно если тебе этот человек нужен. Именно в этот момент, на короткое время. А потом опять все по-старому.

Почему ты тогда затих, когда Агата говорила, что ей в полиции сказали насчет Маринко? И что это случилось больше года назад? Если ты такой умный, если ты и так все знаешь, мог бы прокомментировать, чтобы я хоть что-то понял. А не стихать, в стиле этакого мудрого молчания. Я очень хорошо видел, уж я в этом разбираюсь, ты тогда промолчал, потому что просто не знал, что сказать. Как будто тебе было неловко. Да, я понимаю, наша Агата говорит все, что взбредет в голову, но я же видел твое лицо. Противоречивое выражение. А почему нет? Ведь может и молчание быть золотом, только не в этом случае. Понимаю, что ты перед заданием поинтересовался картотекой, чтобы узнать, с кем будешь иметь дело; только если кого-то просто в чем-то обвиняешь, одно за другим, это должно иметь некую форму, стратегию, к чему-то вести, если хочешь, чтобы твоя взяла. А то твое молчание было без формы, без смысла. «Ай-ай-ай, сиротинушка». Что, небось, твои в детстве, так тебе говорили?

Какой кретин.

Какой я кретин.

Какой кретин.

Я исцарапан, исцарапан, как драная кошка после драки, извиняюсь за сниженную лексику, но на моем месте и вы бы так же выражались.

Куда мы попали? Может, этот лес все-таки был плохой идеей. По-прежнему сносная видимость, хотя даже приблизительно не такая прозрачная, как раньше, но в густой чаще, под сплошной кровлей из листьев, сильно упала. В такой чаще, похоже, уже на пять метров вперед даже при свете дня совсем ничего видно не будет.

Бук растет свободно, искривленные стволы, ветки раскинуты во все стороны; чем больше стараешься их обойти, тем более они ускользают из внимания заслезившихся глаз, молотят по лицу, наполняя нос и рот солоноватым привкусом, чувствуется только слизь в горле. О раздражающем шелесте листьев под ногами я вообще ничего не стал бы говорить. Проблемы совсем другие. Музыка. Направление слышно, но ничего более явственного. Везет как покойникам.

Как будто эти хлесткие удары ветками по лицу перевесили смысл акции. А был ли он? Хотя, наверное, да. По крайней мере надеюсь, не зря же я все это пережил.