Я: ОК, не хочешь говорить со мной, не говори, но здесь тебе оставаться нельзя. Ситуация напряженная. Может взорваться в любой момент. Обычно для заселения в такой женский приют требуется куча времени, потому что этих приютов на всех не хватает. Речь только об исключительных случаях, и то, если я воспользуюсь личными связями. Но это возможно.

После этого я некоторое время выжидаю, чтобы слова, сказанные позитивным тоном, имели время осесть. Она молчит. Дышит. И грудничок, которого раньше совсем не было слышно, начинает понемногу сопеть. Явно, что сосание забирает у него энергию, и ему тяжело дышать только через нос. Потом я встаю, еще некоторое время выжидаю и в том же дружелюбном, спокойном тоне добавляю —

Я: Правда, тебе лучше знать, что есть и другой вариант. Можно дать отмашку тому полицейскому, который наблюдает за нами, чтобы тоже спустился вниз. Правда, он в этом не разбирается, на нем другие заботы. И будем спускаться, волоча тебя за руки и за ноги. Наручники, никакого Кочевья и возвращаемся напрямую в Любляну.

Я действительно думаю, что это нужно было сказать. Необходимо обеспечить себе некоторый авторитет, чтобы тебя человек слушался. Поскольку я почти уверен, что она мало что понимает, если не добавить какой-нибудь весомый аргумент, если нет конкретики, без этого она будет меня воспринимать только как человека, говорящего впустую.

И действительно, ее взгляд стал тверже, она явно напряглась; правда, сейчас это может только вызвать протест, который никому не нужен.

Агата: Вы меня хотите арестовать? А за что?

Арестовать? Да что она такое говорит? Ладно, пусть она так думает. Это — то, чем их пичкают адвокаты?

Я: А мне какая разница, за что. Может, за оставление ребенка без присмотра. Потому что это неправильно, что он — на воздухе, на холоде, без должного ухода; этого тебе никто не позволит, так что ребенок стопроцентно будет перемещен в безопасное место.

Агата холодно, враждебно: Этого тебе никто не позволит. У нас есть адвокат, один из самых лучших. Этого ты не можешь сделать.

Но она все равно смотрит на меня, снизу верх. И взгляд уже не такой твердый, как был раньше. По-прежнему там видно упорство, беззастенчивость, хотя, может быть, чуть меньше уверенности. И это именно то, что мне сейчас нужно.

Я: Брось ты своего адвоката, все это голые принципы и пустая говорильня. — Я только то хочу сказать, что ни ты, ни твой ребенок не заслуживают, чтобы тут вдвоем торчать и ждать толпу, которая рано или поздно придет сюда и которая будет явно не в настроении. Я тебе сделал хорошее предложение. Если не смогу позаботиться об обоих, позабочусь как минимум об одном. Ребенок в любом случае это заслуживает.

Последних слов я мог бы и не говорить, но я не сдержался. По сути — это была профессиональная ошибка. Ну и что, вдруг она умеет оценить искренность. Потому что по-любому полно тех, кто этим цыганам вытирает сопли, так что уже совсем непонятно, за чей счет весь этот банкет. Они знают только то, что ни один, по сути, не чувствует того, что он им говорит. По-любому лучше бы все они убрались к чертям собачьим.

По сути, именно этого все и хотели. Так что еще хорошо, что здесь сейчас я, а не кто-то другой.

Молодой парень в общем-то был уже давно известен полиции. Несколько лет назад поднялся большой шум вокруг изнасилования девушки-подростка из Полома. Девчонку на деревенской вечеринке в соседней деревне Камна-Реке напоили, потом с обещаниями продолжения банкета отвезли в какое-то заброшенное место поблизости. И там тройка парней: М. Ш., его брат Ф. Ш. и их родственник Б. Х., самый старший из компании, — угрожая ножом и разбитой бутылкой, сначала заставили раздеться, а потом по очереди насиловали ее 4 часа с помощью различных предметов. Мучения девочки, которая понесла тяжелые травмы вагины и ректальной зоны, на этом не закончились. Хотя ее после этого просто-напросто выбросили на улицу, она пребывала в таком шоке (ей угрожали убить мать, отца и младшего брата), что она все скрыла от своих. Все обнаружилось только после того, как одноклассница заметила что-то подозрительное в школьном туалете. И даже после страшного открытия все оставалось скрыто, окутано мучительным молчанием, следствием деревенских табу. Нет никаких сомнений, что девчонка перенесла тяжелую психическую травму; недавно еще жизнерадостная девочка замкнулась в себе, по сей день проявляет склонность к взрывам истерии, а также, по словам отца, к бессмысленному глазению в какую-то точку в пространстве. И все это во имя корректности. Корректности по отношению к кому? Уж точно не по отношению к жертвам.

Как такое возможно, чтобы группа насильников и даже безнаказанно устрашала округу, при том что имеется целый набор неопровержимых доказательств? Судебное разбирательство продолжалось несколько лет. Первоначальное обвинительное заключение окружного суда в Кочевье было впоследствии отменено в суде высшей инстанции, поскольку страх девушки привел к уничтожению неопровержимых доказательств. Хотя следователям удалось доказать, что девушка действительно находилась в машине обвиняемого Б. X., вся тройка складно утверждала, что ее довезли до места недалеко от Полома, где она свободно вышла из машины. И вся тройка во время предположительного преступления, по свидетельству их приятелей, были на вечеринке в Трате, местечке, расположенном несколькими километрами далее. Работу криминалистов затруднял еще тот факт, что девушке, несмотря на длительные поиски, так и не удалось показать точно место преступления.

Когда мы наводим справки о событии у домашних, все выражают недоверие. Похоже, опыт судебных показаний оказал плохую услугу.

— Полиция более не преследует придурков, если кто-нибудь из них по ошибке окажется в их руках, его тут же отпускают, — говорит мужик из Камна-Реки, пожелавший остаться анонимным. В своей деревне и соседних деревнях в радиусе 10 километров он знает всех. Когда-то здесь всегда точно знали, кто с кем в споре и по какой причине. И обо всем можно было как-то договориться.

М. Ш. в компании с парнями из этого поселка несколько лет безнаказанно запугивал окрестных жителей своими кражами, драками и ограблениями. Долгожданная загвоздка случилась только, когда он попытался бежать от полиции на машине без регистрационного номера, причем удалось доказать попытку убийства полицейского, которого он на этой машине пытался переехать. После его задержания местные жители вздохнули с облегчением, хотя до сих пор жалуются, что братья задержанного по-прежнему на свободе, поэтому вечером у них сидеть в одиночку перед домом небезопасно, а также что цыганские женщины своим попрошайничеством и агрессивным поведением нарушают спокойствие некогда идиллической долины под Лушка-Горицей.

Шулич, как настоящий джентльмен, нес дорожную сумку Агаты. И даже Презель, ожидавший нас с усмешкой на лице, при виде нашей компании, спускающейся с холма вниз, как-то по-теплому раскрыл объятия.

Презель: Ну вот, главное, что нашлись.

Он это так сказал, как будто мы потерялись среди новогодних ярмарочных развалов. Наверное, он не очень обрадуется, когда я ему скажу, что мы пока не едем в Любляну, но и у меня свалился камень с души, когда мы приблизились к машине. Только сейчас я почувствовал, как сильно я на самом деле нервничал на верху холма. Но, похоже, все закончилось хорошо. Главное сейчас — уехать.

Шулич открывает багажник, кладет сумку внутрь.

Шулич: Дальше, в деревне, уже поджигают шины. Сто пудов, полдеревни уже на ногах и вышли на дорогу.

Презель смотрит на него.

Шулич: Да ничего, проедем.

Нарочитый лаконизм этого его заявления мне как-то сразу бросается в глаза. Может, и без толку — когда я ему это сказал там, наверху, он в ответ ни словечка. А сейчас это выглядело так: пусть он тебе все объяснит. Хотя они коллеги. Презель берется за ручку задней двери и кивает Агате, стоящей неподалеку с младенцем в слинге. Малыш с интересом оглядывается, по очереди рассматривая каждого из нашей троицы.