Ванчарай не ответил. Ему трудно было говорить. Конечно, не будь у председателя злой насмешливости в тоне, не смотри так презрительно Алтан-Цэцэг, Ванчарай попытался бы рассказать, как он, в страхе убегая от чумы и от войны с японцами, казавшейся ему неизбежной нынешним летом, повторял вслед за одним недобрым человеком: «Я хочу жить… Мне нет никакого дела до других. Героизм, патриотизм, долг — все это чушь. Мир устроен для того, чтобы жить. А кто жертвует жизнью ради кого-то или чего-то — глупец…»
Ванчарай попытался бы рассказать, как потом, после бегства, его жег стыд, как по ночам «роса выедала глаза», и как, наконец, понял, что только в «Дружбе» перед теми людьми, от которых бежал, он может смыть свой позор.
И еще попытался бы рассказать о своем разрыве с отцом, о том, как увидел в нем не старшего друга и товарища, а врага. «Не всегда у гнилого дерева и сук гнилой», — сказал тогда Ванчарай и ушел от отца.
И вот он стоит перед злым и насмешливым председателем, перед Алтан-Цэцэг и не знает, что сказать и как объяснить пережитое.
Самбу вздохнул, в голосе послышалась жалость.
— Не дорожишь ты, Ванчарай, званием человека. Чумы испугался… А русская женщина не испугалась. Жизнью своей рисковала ради спасения монгольского мальчика. Своих детей могла сиротами оставить… Слышал об этом?
— Слышал.
Кивнув на карту, на красные флажки, сбегающие сверху вниз ступенчатой лесенкой, Самбу жестко проговорил:
— Когда там худо было — слабые люди качнулись и давай брехать на всю степь: «Спасайся, скоро японцы войной пойдут!» И ты качнулся. Да что там «качнулся», — как полевая мышь при степном пожаре побежал. А сильные не убегают, хотя им и тяжело бывает. Они своих лучших скакунов отдают ради того, чтобы там, — Самбу снова кивнул на карту, — лучше было. И там лучше стало.
Самбу помолчал и, не глядя на Ванчарая, бросил:
— Давай свое заявление.
Ванчарай торопливо сунул листок в председательские руки. Тот прочитал и отодвинул листок от себя. Из кармана вытащил платок и начал вытирать руки, будто прикоснулся к чему-то нечистому. Ванчарай, наблюдавший за Самбу, тяжело молчал, переступая с ноги на ногу, как застоявшийся под седлом конь.
Да, неласково встретили в «Дружбе» беглого ветеринара. Впрочем, Ванчарай и не ждал иной встречи.
Председатель рубанул:
— Я знаю, на что ты надеешься, Ванчарай. На жалость: люди простят. Тем более, что в объединении пока нет ветеринара. Но мы еще посмотрим…
Самбу хлопнул по столу ладонью, словно гвоздь по самую шляпку вбил, резко закончил:
— Твое заявление рассмотрим на заседании правления. Все!
Когда Ванчарай закрыл за собой дверь, Самбу выругался:
— Вот тарбаган паршивый. С превеликим удовольствием я прогнал бы его. В шею! Но ведь некуда деться, безвыходное положение… Скот лечить надо. Понимаешь, брат?
Кто-кто, а Алтан-Цэцэг понимала: не раз и ей приходилось браться за лечение скота.
— А ты чего засиделась у меня? — вдруг удивленно и, как всегда, грубовато спросил Самбу. — Я же сказал, что ни о каких курсах не может быть и речи, хотя разнарядка из сельхозуправления и есть.
— Но мы говорили об университете, о сельхозинституте…
— Это как правление: решит отпустить — отпустим. А я ничего не могу обещать… Кроме своей поддержки.
Ни обиваться, ни сердиться на председателя было невозможно. Самбу поступал, как и должен был поступать: такие вопросы он единолично не решал. Но свою точку зрения высказал вполне определенно: он поддержит. А это главное. Теперь надо было подумать об учебниках, о времени для подготовки к экзаменам и о Максимке.
Когда землю обласкало весеннее солнышко, многие зимние тревоги отпали. А с появлением душистых зеленых трав и совсем стало хорошо: скот быстро поправлялся, и дела в объединении пошли, как в добром караване.
Председатель Самбу сдержал свое слово: на одном из заседаний правления поставил вопрос о направлении Алтан-Цэцэг на учебу в университет и добился согласия членов правления. Это было не очень трудно: в объединение приехали два молодых специалиста.
В тот же вечер Алтан-Цэцэг ускакала на ферму, чтобы поделиться своей радостью с Цогзолмой. Они долго бродили по высокому берегу Буир-Нура, в котором трепетали крупные синие звезды.
Расставание было грустным.
— Завидую тебе, — говорила Цогзолма. — Получишь знания — мир станет шире для тебя, Я тоже мечтаю об учебе в техникуме, но пока не пускает. Говорит: вместе поедем. А когда его отпустят?
Алтан-Цэцэг догадалась, о ком говорит Цогзолма, — о председателе Самбу. Осторожно спросила:
— У вас с ним серьезно?
— Кажется, серьезно.
Прощаясь, Цогзолма ласковой ладонью провела по щеке Алтан-Цэцэг. Грустно сказала:
— Что было худое — забудь, а хорошее — помни и носи в сердце.
Утром Алтан-Цэцэг познакомилась со специалистами — выпускниками Баин-Тумэнского сельскохозяйственного техникума зоотехником Хандху и ветеринарным фельдшером Дуламжав. Она пришла в контору, когда с ними беседовал председатель. И Дуламжав, и Хандху, как два птенца-желторотика, сидели и топорщились. Одному из них, ветеринарному фельдшеру Дуламжав, председатель предлагал поехать на постоянное местожительство на отдаленный участок:
— Там у нас, — говорил Самбу, — основные стоянки отар, гурт мясного скота и табуны лошадей. Для ветеринара все под рукой.
Дуламжав не возражала.
Но туда же просился Хандху.
— Зоотехнику лучше остаться здесь, на Центральном участке.
— Но ведь там я нужней, — возражал Хандху.
Председатель поглядел в глаза юному зоотехнику, перевел взгляд на ветеринарного фельдшера, пожал плечами и хмыкнул:
— Вот упрямый народец! — и к Алтан-Цэцэг: — Что ты, брат, скажешь?
— Согласиться надо, дарга, — мягко сказала Алтан и усмехнулась, поняв, чем вызвана такая настойчивая просьба. — Молочная ферма может обходиться без зоотехника. Там Цогзолма — профессор в своем деле.
— Коль так считает наша студентка — поезжайте — рубанул председатель. — Но предупреждаю: тяжело с жильем. Мы поставили там одну юрту, предполагая…
Председатель замялся. Снова поглядел на юных специалистов и спросил:
— Кто из вас будет жить в юрте?
— Я, — ответила Дуламжав.
Хандху на этот раз промолчал.
— Значит, нам надо думать, где и как устроить Хандху?
Хандху снова промолчал, только поглядел на подружку. Девушка конфузливо потупилась.
— Зачем искать? Мы будем жить в одной юрте…
Через несколько дней Алтан-Цэцэг побывала на том отдаленном участке и навестила юных специалистов. Юрту им поставили на высоком сухом месте, рядом с другими, в которых жили семьи чабанов.
Когда Алтан-Цэцэг вошла, то сначала увидела две головы, склонившиеся над одной книгой. Справа и слева от столика стояли аккуратно застланные койки. Их разделяли чемоданы, сложенные горкой. На чемоданах высилась другая горка — книжная. Алтан-Цэцэг приветствовала ребят пословицей: «Солнце взойдет — оживает природа, книгу прочтешь — просветляется ум», — сама сразу же потянулась к книжной горке.
— О, Михаил Шолохов, «Поднятая целина».
Перебрала другие книги. Здесь были специальные сельскохозяйственные, томик стихов Пушкина, «Как закалялась сталь» Николая Островского, сборники стихов и рассказов Д. Нацагдоржа и Ц. Дамдинсурэна.
У ребят сразу складывалась ладная жизнь.
Глава двенадцатая
Пр утрам, когда над быстрой и светлой рекой Толой поднимался белый туман, оживал войлочный студенческий городок. Университетское общежитие не могло принять всех, и многие студенты жили в городке на берегу Толы. Лодой предлагал дочери поселиться у его старого приятеля. Но Алтан-Цэцэг не захотела отделяться от товарищей и осталась вместе со всеми.
До завтрака, а его, как правило, готовили сообща, в одном котле, парни приводили с лугов коней. Девчонки кашеварили и наводили порядок в юртах.