Опять Наргис осталась в полной тьме со своими мыслями, с ужасными мыслями... Но снова затеплилась искра надежды. Ее пытались освободить. Кто? Она не знала, но кто-то скребся в стену, чуть слышно стучал чем-то железным. По шороху она поняла, что отколупнули штукатурку.
Чей-то голос чуть слышно бормотал:
— Не бойся... Народ тебя любит. Хочет помочь. Потерпи. Тут пауки ядовитые, ящерицы, скорпионы .. Но ты не бойся, нору я раскопаю. Тебя вытащу... На волю пойдешь.
По глиняному лазу в каркасной стене к ней пробрался поэт Али. Она должна потерпеть, подождать до полуночи. Он, Али, высвободил бы ее сейчас: бас мачи спят, Абдукагар спит. Но глиняный лаз,— вот беда,— уперся в кирпичную стенку. Прочный кирпич, старый кирпич. Ударишь — гудит как барабан «нау-бат». Все раскопал, а о кирпич споткнулся, кирпич еще абдуллахановский. И балка арчовая...
Али уполз за инструментом.
У Наргис радость ожидания неописуемая. А потом переход от радости к отчаянию. Мирза прислал одного из имамов сказать:
«Участь твоя решена. Заступничество мое даст тебе легкую смерть. С тебя не снимут с живой кожу. Чучело твое не набьют соломой и не вывесят на стене на позор. Он, брат, упросил, чтобы ее побили камнями».
Имам наговорил страшного и исчез. Али больше не появлялся. Молодая женщина отчаянно пыталась разломать штукатурку на стене. Чулан был старинной худжрой, построенной век назад. Глина превратилась в цемент, и что с ней сделаешь ногтями?..
— Ага, разведчица, развратница, уползти змеей хочешь!..
В дверь ворвались старухи и вцепились в нее с воплем. Затрещали двери чулана. Стало светло. В лисьих шапках вошли, гомоня и ругаясь, есаулы. За спинами их маячило белесым пятном лицо Мирзы.
— Приступайте!
Жалостливо заголосили старухи, вцепились Наргис в плечи, потащили из чулана.
На тонувшем в предрассветном сумраке дворе натянули через голову шерстяной мешок. Наргис кашляла, задыхалась, пыталась кричать, отбиваться. До слуха ее донеслось: «Кота бы когтистого к ней!» Снаружи посыпались удары. Мешок швыряли, сунули, видимо, в яму.
— Ташбуран! Приступайте во имя бога! — послышался крик.
— Не смейте! — зарычал кто-то, по-видимому, Абдукагар.
Тупые удары обрушились на голову Наргис.
— Бей!
Это было последнее, что слышала Наргис. Мелькнуло еще в тумане: «Не так страшно... Неужели умерла?..»
V
И огню в степи есть мера.
Лишь вражде нет меры!
Алаярбек Даниарбек
Рука урагана швырнула
в ручей тюльпаны,
и под их краснотою
вода уподобилась клинку меча,
по которому струится кровь.
Ал Укайли
Народ долины хорошо знает о разведчице Красная косынка. Весть о предательском захвате ее быстро распространилась всюду: от Каттакургана до Бухары, от Кызылкумов до Карши и даже южнее. Большинство людей боялись Абдукагара. Когда стало известно при каких обстоятельствах захватили девушку-йнгита в плен, степняки возмутились. Испокон веков не полагается пальцем трогать парламентеров. Так было во времена Искандера Зулькариайна, и при Тимурленге, и при Шейбани, и вообще во всякой войне. Это закон!
Гнев людей пересилил страх. Послали вестников в гарнизоны. Вооруженные чем попало толпы двинулись на перехват басмачам по степным дорогам. Почтенные арык-аксакалы поехали в дивизион к комиссару, предлагая помощь. Они прекрасно знали всю оросительную систему, в частности, и подземные галереи водных источников Карнапа. Знаком был с нею и гидротехник Алексей Иванович.
Поздно вечером он взял с собой группу комсомольцев-бойцов и проник с ними внутрь караван-сарая.
Никем незамеченные, они проникли в помещение первого эмирского купального бассейна и наткнулись на самого Кагарбека, который налаживал отказавший пулемет «максима». Кагарбек не знал, что творится в большом дворе.
Первым ступив в помещение бассейна, комиссар Алексей Иванович открыл огонь без предупреждения. То же делали выходящие по одному бойцы. Мгновенно погасли свечи и чираги, которыми была освещена походная оружейная мастерская. Произошла свалка. Стрельба вызвала панику во всем караван-сарае.
Схватка продолжалась несколько минут. Кто в кого стрелял в темноте—не разобрать. Но, как всегда, комиссару везло. Ни одна пуля не задела его. Среди комсомольцев и бойцов были убитые и раненые.
Действуя прикладом, сбивая с ног каких-то — разве разглядишь в темноте? — кричащих и вопящих людей, комиссар выбежал во двор. Здесь металась сотня всадников, сгрудившихся в кучу в проходе ворот и перед ними. Бешено ржали лошади, вопили басмачи.
Комиссар успел разглядеть только как «шайтаном», верхом на огромном коне, лупя кого попало камчой, продирался сквозь толпу всадник — в огромной меховой шапке. Но он мелькнул и исчез в груде копошившихся тел.
Через темную стену караван-сарая ползли, карабкались убегающие басмачи. Алексей Иванович обратил внимание, что несколько человек волочили что-то тяжелое, шевелящееся и, показалось ему или нет,—жалобный женский вопль приглушенно прозвучал в ночи.
Он резанул по сердцу.
— Вперед! Не стрелять! — крикнул комиссар.
Пробиться к стене через двор, полный мечущихся
людей, лошадей, непонятно откуда набежавших бараков, стоило большого труда и времени. Ни комиссар, ни его сопровождавшие не стреляли. Изредка перед ними возникала искаженная гримасой ужаса и боли физиономия.
«Большевые! Красные! Аман! Милости!»
С трепетом комиссар поднимал меховые шапки, которыми кто-то прикрыл лица убитых. Комиссар знал, что Наргис ходит в мужской одежде и потому боялся обнаружить ее в каждом убитом басмаче.
Когда он, склонившись, рассматривал лицо совсем еще безусого убитого, страшно изуродованного ударом клинка, он вздрогнул и обернулся. Вжавшись черным комком в угол, старуха бормотала:
— Ее увезли!
Но голос другой старухи — их оказалось в углу две — заверещал:
— Убили... казнили развратницу... Закопали...
А когда начали раскапывать свеженабросанную землю на большом дворе, из-под полуразвалившейся стены выполз каравансарайщик и запротестовал:
— Неправду говорит старая. Казнить начали. Камни бросали...
— Кто посмел?! — сорвался в крик комиссар и начал трясти каравансарайщика за плечи.
— Мы ничего... Мы помочь хотели. Не успели. Но ее вытащили в мешке и увезли.
«Это значит — ее тащили через стену... и я упустил...»
А тут еще из-за спины каравансарайщика шептал какой-то благообразный чалмоносец:
— Она жена эмира, и лишь Эхмир мог судить ее. Увезли ее. Теперь она далеко.
Приказав забрать чалмоносца — это был поэт и летописец Али — Алексей Иванович продолжал поиски. Он наводил порядок, пока не появился отряд красных конников.
Абдукагар бежал.
«Он мечется по степи»,— сказал Баба-Калан.
Когда они наконец добрались до верхушки стены курганчи, высоченной, сложенной из огромных блоков пахсы — глины, замешанной на камышовом пухе- и мелкой соломе, оказалось, что снаружи приставлены лестницы, а в темноте слышится удаляющийся топот коней.
Внизу, под стеной, ахунд протянул стонущим голосом:
— Уехали! Увезли! Горе нам. Абдукагар убил Мирзу. Мусульманин мусульманина;
А во дворе продолжалась возня. Красные добровольцы, наконец, ворвались во двор. Многие годы злоба, душившая народ, прорвалась наконец.
— Кончай душегубов! Бей!
Трясущихся басмачей вытаскивали из каменных зданий купален, из всяких нор, узких проходов. Никому не давали пощады.
При свете коптящих дымных факелов комиссар бродил по двору. Приткнувшись спиной к стенке колодца, сидел седоватый есаул и, зажимая рану на плече» бормотал:
— Мы по приказу... Мы не виноваты.
На земле, рядом с ним, валялась винтовка, набитые патронами подсумки. На кожаном ремне висел маузер, инкрустированный золотом, видимо, побывавший в мастерской афганского оружейника.
