А вблизи надо действовать.

Это важно сказал Сахиб Джелял, добавив:

— Волею всевышнего пришел конец твоим беспокойствам, мужественная дочь моя. Будь же такой всегда. Счастья тебе в мечтах твоих, в жизни твоей.

Дрогнул его голос, и он отвернулся, вглядываясь в тень, возникшую на чуть поблескивающей спине могучей реки.

— О, увы мне! — как всегда картинно простонал поэт и летописец Али.

Самое плохое —

лучше плохого.

А плохое —

лучше самого плохого.

Увы мне, тысячу раз увы!

— Спасибо вам, Али, — просто сказала Наргис, и в словах ее прозвучало что-то вроде нежности, смешанной с жалостью. — Вы настоящий друг. И я никогда не забуду вашей... вашей доброты.

Но ничего не могло утешить поэта. Он все повторял: «Увы мне, несчастному!» — повторял даже тогда, когда он бережно и нежно поддерживал под локоть девушку на крутом спуске к воде и когда она, его несравненная, ступила ногой на борт пограничной шлюпки...

Свои вздохи он прервал только в тот момент, когда увидел, кто подал руку Наргис, когда она перешагнула через первую скамейку.

— Аллах велик, поверю ли я своим глазам, Баба-Калан!

— Неужели это ты, братец мой Баба-Калан! — воскликнула Наргис. — Каким образом?

— Потом объясню... Короче говоря, пока тебя, Наргис, прятали да через горы перевозили... Ну, словом, нам надоело служить прохвосту эмиру, мы взяли билет на гражданский самолет и в Термез... а тут вот и встречаем тебя... Как я рад!..

— Прощайте, друзья! — прозвучал голос с кормы.— Весла в воду. Нажать.

— Увы мне, увы! — стонал поэт и летописец. Он метался по берегу и стонал еще долго, и даже тогда, когда всплески весел стали чуть слышны и об исчезновении шлюпки можно было судить только по далеким всплескам брызг под веслами гребцов пограничников.

— А Мирза? А господин Мирза? — вдруг очень трезво проговорил Али. — Что делать с этим?..

Сахиб Джелял уже тяжело шагал вверх по едва видной в темноте тропе. Он задумчиво проговорил:

— Есть дела, которые вправе решать только женщина. Наргис! Ей причинил зло этот злосчастный человек, и только сама Наргис, моя достойная дочь, может решать и повелевать.

— И что же решила ваша достойная дочь? О, сердце мое!

— Наргис, в неизреченной доброте своей сказала: пусть идет и пусть... подумает о зле, которое он причинил людям. О, царь поэтов, великий Рудаки!

Есть темные тени на земле,

но тем ярче свет.

Иные, подобные

нетопырям и филинам,

Лучше видят в темноте,

чем при свете.

Когда они вернулись к костру, Катран уже держал коня Сахиба Джеляла под уздцы. Мирзы нигде не было видно.

— В путь! — приказал Сахиб Джелял.— Едемте, дорогой поэт, и знайте:

Наш мир — родник,

бежит, бежит.

Сколько существует —

закон его круговорот.

Что было лекарством,

станет ядом.

Что было ядом,

станет лекарством.

Время старит то, что было новым,

И со временем то,

что было старым,

Становится новым.

Много цветущих замков

рухнули в прах

И цветущими стали пустыни

и развалины.

======================================================

Шевердин Михаил Иванович

ВВЕРЯЮ СЕРДЦЕ БУРЯМ

Роман

Рецензенты: член СП СССР А. Р. БЕНДЕР и доктор исторических наук М. Г. ВАХАВОВ

Редактор И. В. Заленская

Художественный редактор А. 11. Кива

Технический редактор Т. И. Смирнова

Корректор Т. И. Красильникова

ИВ Л. 3244

Сдано в набор 15. 07. 87. Подписано в печать 03. 06. 88. Р—16151. Формат 84х108'/зг. Бумага типографская Л» 2. Литературная гарнитура. Вы сокая печать. Уел. неч. л. 23,52+0,31 вкл. Уел. кр.-оттиеков 24,04. Уч.-из«, п. 26,01+0,95 вкл. Тираж 60 000. Заказ № 172/131. ЦенаЙ-0; 1‘0 кДогово!

К» 214-85.

Издательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма. 700129 г. Ташкент, ул. Навои, 30.

Набрано и отматрицировано в типографии изд-ва «Таврида», г. Симферополь. ул. Генерала Васильева, 44.

Типография Кг 2 Государственного комитета УзССР по делам издательств полиграфии и книжной торговли, Янгиюль, ул Самаркандская, 44