— Теперь иди, Иожина. Как только сменюсь, приду к тебе.
— Только приходи, Володя, буду ждать…
Ушла. Я остался один. Спать не хотелось. И усталости, и безразличия больше не было. Я почувствовал огромное желание жить.
Нет, ты еще не догнал нас, Энгельхен, мать твою так…
Я подарил Петеру еще полчаса, разбудил его только в половине второго. Усталость моя прошла, Иожина ее отогнала. И я захотел ее. Я взобрался на сеновал, лег на то место, где лежал Петер, хранящее еще тепло его тела. Рядом лежала Иожина. Дыхание ее было ровное, спокойное. Ждет меня? Случается, женщины ждут именно так.
— Я здесь, Иожина, — тихо позвал я.
Она спала. И ее сморило. Я был и рад и не рад. Я положил ее голову себе на плечо, она повернулась ко мне, обняла за шею. Я стал слушать ее дыхание. Она спала спокойно, крепко.
Эта Иожина — соль, соль жизни, так успел я подумать, засыпая.
— А потом ты спал с ней еще?
— Нет, ее убили немцы.
Ее убили немцы…
Петер разбудил нас в четвертом часу. Он тоже дал нам полчаса сверх обещанного. Мы выходили хмурые, недовольные.
— Все?
Нет, не все. Четверых не хватало.
— Они, наверное, в самом дальнем сарае, в том, что у леса.
Я пошел будить их — может быть, они не слышали сигнала?
— Подъем, ребята, выступаем.
Ответа не было. Я полез наверх, стал будить их.
— Что случилось? Вы оглохли?
— Не встанем, — послышалось откуда-то из угла.
Я узнал голос Франтика.
— Дальше не пойдем. Какой смысл?
Началось. Пришел Петер, мы стали уговаривать их, чуть не умолять, мы убеждали, грозили — напрасно.
— Можете расстрелять нас, все равно не заставите. Сегодня вы нас убьете, завтра вас немцы. Мы не можем идти. Не пойдем, — мрачно говорил Франтик.
Остальные молчали — еще мрачнее. Плохо было наше дело, гораздо хуже, чем мне представлялось ночью. Деморализация. Весь отряд был здесь, они все слышали. Подобная зараза распространяется быстро.
Я отозвал Петера в сторону.
— Не трогай их лучше…
Он взглянул на меня с недоверием — неужели и я?
— И не требуй ничего, увидишь, что будет.
— Эх, лучше бы я их…
— Не надо их винить. Завтра, послезавтра с нами со всеми может случиться такое. Они не выдержали. Не требуй ничего ни от кого. Это единственное, что можно сделать в такой момент.
— Дураки. Немцы ведь найдут их.
— И пусть найдут, — это говорил другой, не Франтик. — Они и не остановятся, пойдут за вами.
Это уже безобразие. Это было сказано не сгоряча. Значит, они договорились заранее. Это так оставить нельзя! Какой подлый расчет…
— Теперь действуй, Петер, потому что у них могут найтись единомышленники.
Петер более не размышлял.
— Я освобождаю вас от повиновения. Дисциплины больше не существует. Отряд выступает, но я никого не обязываю идти с нами. Одного не забывайте: вместе нам будет легче.
Он говорил, а я думал, не придется ли через день-два издавать другой приказ — расходимся, и пусть каждый уходит в одиночку, может, хоть кому-нибудь удастся спастись…
Я смотрел на партизан. До чего же они измучены! Они нерешительно переминались с ноги на ногу. Не знали, как им поступить. Они могут идти куда хотят — но куда они хотят? Куда пойдут? Теперь самое важное — кто будет говорить первым и что он скажет.
Первым заговорил Фред.
Это сказал Фред! Именно он — а Петер совсем еще недавно хотел собственными руками повесить его. Как же все перепуталось, все мы мечемся…
— И я, — сказал Конечный.
— И я, — усмехнулась Иожина.
В решении Димитрия никто и не сомневался.
— Я тоже иду, — сказал раненый Ондрей. После этого никто не мог сказать ничего иного. Кризис миновал. Никто не присоединился к тем, кто спрятался в сарае. Пусть поступают, как знают.
Мы выступили. Больше времени не было. Как только мы углубились в лес, нас догнал Франтик.
— Уходи, Франтик. Ты подговорил тех троих, больше ты нам не нужен, — сказал я ему.
На него жалко было смотреть.
— Это не я, — почти плакал он. — Это они. Еще вечером договорились, только они боялись…
Мы не могли прогнать его, да и незачем было. Его слова даже как-то согрели нас. Все-таки он идет с нами, а бывают моменты, когда даже такая мелочь способна поднять настроение.
Подъем на вершину был крутой. Мы поднимались в трудом, совсем обессиленные добрались до цели. Петер тоже как будто устал. У меня шумело в голове.
«Еще шаг — и все, еще шаг — и упаду», — говорил я про себя.
Но пришлось сделать еще много шагов — и я не упал.
— Отдых, — скомандовал Петер.
Он сел первым. Рассвело окончательно.
Иожина подошла ко мне, села рядом и сказала шепотом:
— Я проснулась, но ты так хорошо спал…
Далекая стрельба подняла нас на ноги.
Иногда не требуется ни взгляда, ни слова. Ребята поснимали шапки. Да… теперь нас уже двадцать восемь. Еще двадцать восемь. Те трое были в общем хорошие ребята, несмотря ни на что, они были хорошие. Возможно, сейчас решается наша жизнь.
Снова остановились мы на третьем горном гребне. Таков уж этот край — гора, за ней другая, а за той — снова гора, и так до бесконечности. Петер сел. Теперь у нас снова преимущество — немцам придется искать следы, они не могут идти так же быстро, как мы. Мы поставили, вернее, посадили караульных с обеих сторон. Фред прибежал переполошенный.
— Кто-то идет сюда… штатские…
Мы залегли. Ничему нельзя верить. Шли два человека. Теперь нам все равно не уйти незамеченными. По крайней мере узнаем, кто они, зачем идут.
— Нечего вам прятаться, — громко сказал тот из них, что был пониже ростом, когда они подошли ближе.
По ружью за плечами, по охотничьей шапке да еще по усам мы угадали в нем лесника. Лесник хорошо знает свой лес, ничто не скроется от него.
Они подошли еще ближе. Лесник опустил на землю свой мешок. Из него выглядывали два каравая хлеба. Это был хлеб! Хлеб для нас! И еще два огромных куска свинины.
Два хлеба, два куска мяса — много ли это, когда столько голодных ртов? Мало это? Это больше, чем стол, уставленный яствами. В минуту все было уничтожено. И тут чудесный лесник достал откуда-то еще две бутылки.
— Как вы нашли нас?
— Вы прошли мимо меня, у меня там внизу сторожка. Я услышал, как кто-то из вас говорил: «Поднимемся на вершину и там отдохнем».
Ну конечно же — это был не человек, это сказочный лесной дух, покровитель партизан, появился среди нас.
— Уходите, лесник, они гонятся за нами.
Усач рассмеялся. Немцы-то?..
— Вот этот парень хочет идти с вами.
До этой минуты человек, который был с лесником, не сказал ни слова. Он был похож на русского, даже не на русского, но говорил по-русски. Мы быстро с ним договорились. Он бежал из плена. Звать его Беньямин.
— Еврей?
— Нет, армянин.
Ну конечно, мы возьмем его с собой, если он только захочет. Захочет он? Черные глаза армянина сверкали ненавистью.
— Вот возьми, — лесник протянул ему свою винтовку. — Война кончится — отдашь.
В самом деле, странный лесник. Замечательная винтовка, клад!
Лесник рассказал нам, как Беньямин хотел начать партизанить на свой страх и риск. Все время он хотел к партизанам.
— Дождешься, Беньямин, придут они сами сюда, вот посмотришь, — утешал его лесник.
— А знаете вы, лесник, что объявлено осадное положение?
Знает.
— А знаете, что случилось в Плоштине?
Он нахмурился. Знает.
— Мы из Плоштины.
Он посмотрел мне в глаза. Я не выдержал его взгляда.
— Да, неладно это. Неладно.
Его слова были точно самый острый скальпель. Ведь говорил их человек, который протянул нам руку помощи в самые тяжелые минуты.
— Куда уж хуже, лесник…
И все же после встречи с ним мы не чувствовали себя столь отверженными и одинокими.
Нет, Энгельхен, ты еще не догнал нас, мы еще не твои.
