Он принес в мой больничный мир заботы, о существовании которых я и не подозревал, целиком погруженный в свои несчастья, в свои неразрешимые проблемы. Все это время я ничего не знал о трудностях, которые переживает народ, и меня они мало занимали.

Потом гость заговорил о другом.

— Некоторые ваши партизаны доставили нам много хлопот.

Я с самого начала подозревал, что он не так просто пришел ко мне. А от наших трудно было ожидать другого.

— Власть у нас народная — национальные комитеты, — и мы никому не можем позволить брать на себя государственные функции.

— Что же они делают?

— Они хватают людей, частенько не тех, кого надо, выдают свидетельства о благонадежности коллаборационистам, владельцам винных заводов, оптовым торговцам, покрывают негодяев, были даже случаи незаконных конфискаций.

— Называйте вещи собственными именами.

— Нет, не то чтобы это был грабеж, но случается, что бывшие партизаны посещают богатых коллаборационистов, которые предлагают им крупные суммы. Недавно один из этих людей вручил партизанам самолично миллион крон.

— А кто вообще им платит? Вы? Государство?

Мой гость вздохнул.

— Не так это просто… С одной стороны, мы даже не можем ставить им это в вину, но и не надо забывать, что они своими действиями подрывают государственный авторитет. Ведь есть же законы, порядки, определенные принципы. И если даже у них самые благие намерения, ретивость их вредна.

Помолчав, он продолжал:

— Ведь по ним судят о нашей партии. А потом и говорят: знаем мы этих коммунистов…

— Вы не должны стыдиться их. Конечно, с ними надо держать ухо востро, у них ведь оружие, а власть совсем их опьянила и никто не хочет отказываться от нее. И все же на них можно положиться, они в общем честные, неиспорченные люди. И нельзя допустить, чтобы они обозлились, одичали. Разоружите их, позаботьтесь о них пошлите их учиться, пошлите их в школы, в армию, и не будет самоуправства, не будет пивных, не будут распространяться слухи.

Мой гость лишь вздохнул. Все это так, но ведь мы только начинаем.

— Пошлите к ним людей с авторитетом, коммунисты ведь участвовали в сопротивлении, вам верят и охотно за нами пойдут. Они еще сырой материал, и из них теперь можно делать все, что вы пожелаете.

Он согласился со мной. Но кого? Кого послать? Людей ведь так мало.

Он испытующе посмотрел на меня. Теперь, наверное, предложит мне вступить в партию.

Он не предложил. Вытащил из кармана какую-то бумагу. Нахмурился.

— У меня тут одно неприятное дело… Потому, собственно, я и пришел к вам. Знаете вы некоего Кроупу? Кроупу? Знаю, конечно, знаю, он спас меня, рискуя жизнью, от немецких пуль, дал мне флягу «Геннеси».

— Значит, он правду сказал… — проговорил гость мрачно.

А что такое? Он подал заявление в партию?

Председатель партийного комитета кивнул. Подал. И ссылается на меня.

— И вы примете его?

— Нет, конечно. Его все хорошо знают. Не за тем я пришел, чтобы говорить о нем.

Не за тем? Тогда за чем же еще? А уж если он не хочет говорить о пане Кроупе, значит, разговор пойдет обо мне.

— Третьего дня пан Кроупа почтил меня своим посещением. Я едва не зашиб его бутылкой сливовицы, которую он принес мне. Вы не чувствуете? Ведь в палате до сих пор стоит винный смрад. Не так-то легко выветривается смрад после таких господ.

Лицо моего гостя приняло совершенно другое выражение.

— Я знал…

— Что вы знали? Вы ничего не можете знать обо мне. Потому вы сюда и пришли. Вы хотели выяснить, правда ли, что я поручился за Кроупу, и узнать, как ему удалось подкупить меня. Разве не так?

Председатель и не скрывал, что все обстояло именно так. Я не должен обижаться на него за его осторожность, ведь теперь все стараются вступить в партию, и никакое недоверие не может быть лишним. Что же касается меня, обо мне все известно, но этот неприятный эпизод с Кроупой внес неясность. Теперь это уже позади.

— Забавный человек этот Кроупа. Сразу видно, что за птица.

— Ошибаетесь, и немудрено, вы ведь здесь в изоляции. Слишком много появилось таких после войны, они отнюдь не так забавны, поверьте мне. Значит, вы не имеете с ним ничего общего?

— Ничего. Я лежал в погребе, в котором он прятался. С улицы в погреб меня принесли наши ребята, а вовсе не он, он действительно напоил меня дорогим коньяком и в госпиталь привез на своем транспорте. Позавчера, когда он появился здесь, я чуть не умер от ярости. Вы говорите, что наши ребята совершают кое-какие самовольные поступки. Не исключена возможность, что, когда я выздоровею, я тоже совершу самоуправство. Возможно, я посещу пана Кроупу…

Как видно, против этого мой гость не имел ничего.

— Выздоравливайте только поскорее, — улыбнулся он.

Улыбка у него была искренняя, хорошая.

— Если вы и поговорите с Кроупой, никто вас не обвинит в этом. Но я не все еще сказал. Вы нам будете нужны.

Все же он за этим пришел.

— Вы думали о том, что будете делать, когда выйдите отсюда?

— Нет. Еще не думал. Времени-то достаточно. Мне еще придется полежать.

— Мы можем рассчитывать на вас?

— Но ведь я не член партии.

— Мы знаем. Но знаем мы и то, что во время войны, в лесу, вы немало для нас сделали. Я принес заявление.

Да, быстро это у них — опомниться не дадут.

— Вы думаете, я достоин стать членом партии?

Он кивнул. Иначе бы не пришел.

— А я? Что я сам чувствую? Вы думали об этом?

Он думал.

— Недостаточно, значит, думали. Я не много еще знаю, но мне известно, что вступление в коммунистическую партию — это важный шаг, это решение жизненно важного вопроса. Я боюсь, что не смогу решиться на это.

— Почему же?

— Вы сами знаете почему. Я был в Плоштине.

— Да, это страшное дело. Но ведь прошлого не вернешь. Все, что можно еще сделать для Плоштины, — это не допустить, чтобы повторялось такое, никогда и нигде, чтобы не было больше Плоштины.

— Вы не видели этого. А вот мне иногда кажется, что я не должен, не имею права жить. А иногда мне даже и не хочется.

— Вот это плохо. Мне знакомо это. Но вы здесь, хотите вы этого или нет. И вы будете жить, должны. Я знаю много людей, которые считают, что лучше бы им не жить, и все же они живут. И нам не все равно, как они живут.

— Вы хорошо понимаете меня. Не в том дело, хочется мне или не хочется. Я ищу — и не нахожу ответа: имею ли я право? Вы не торопите меня. Слишком быстро это все для меня, неожиданно. Я не думал еще об этом, но ведь подумать надо, правда?

Он согласился. Не торопил меня. Он ведь только высказал свое желание, решать мне самому. И пришел-то он не только от себя, вчера мой вопрос обсуждали на собрании, товарищи поручили ему поговорить со мной.

— По делу Кроупы?

Да, и по этому вопросу надо было все выяснить. Не ради Кроупы — о нем уже существует определенное мнение. Но ему было поручено передать мне, что коммунистам я небезразличен.

Говорил он убедительно. Я почувствовал вдруг к этому человеку, который прошел не одно жизненное испытание во время оккупации, большую благодарность. Значит, я не отверженный, значит, я еще нужен людям. В моем положении очень важно узнать такое.

— Когда я выздоровею, у меня есть одно важное дело. Как только выполню его, сразу же приду к вам.

Он не спорил. Мне казалось, что его обрадовало мое решение. Да, вступить в партию — это не пустяк…

— Если вы не против, я принесу вам кое-что для чтения. Вышла очень интересная книга. Написал ее Фучик, в тюрьме…

— Фучик! Что с ним стало?

— Погиб. Партия теперь собирает сведения о коммунистах, погибших во время оккупации. Это нужно, чтобы отчитаться перед народом.

Он тяжело поднялся.

— Я еще зайду к вам.

— Буду очень рад. Поймите меня правильно. Мне в самом деле необходимо сделать одно дело. Я должен найти человека, которого зовут Энгельхен…

— Какое смешное имя — Энгельхен, — смеется Элишка. — У нас лежал как-то немец, старый ловелас, он всегда звал меня «Энгельхен». «Поди сюда, Энгельхен, мне неловко лежать… Энгельхен, сделай то, сделай это…» Мне всегда было очень смешно…