Марион поместилась у ворот Тиволи. Ее красная юбка, вышитая черным, выказывала ее прелестную ногу. На плечи она набросила клетчатый шарф, черный с красным, как ее юбка. Ее прекрасные волосы не имели другого украшения, кроме красной гвоздики, пришпиленной на одной стороне головы. Впрочем, во всякое время года в ее волосах виднеется алый цветок. Простое ли это кокетство или обет – неизвестно, но между многочисленными и несчастными обожателями Марион уже несколько месяцев ходит странная история. Рассказывают, что в один зимний вечер у дверей вокзала к ней подошел молодой человек. Увидев его, Марион вскрикнула, побледнела и отвела его в сторону, но нескромные глаза последовали за ними, видели, как молодой человек распахнул свой сюртук и вынул красную гвоздику, такую же, как та, которую Марион носила в волосах, только она была увядшая. Марион схватила цветок, а ему отдала гвоздику с головы своей, и молодой человек затерялся в толпе.

С тех пор делали тысячу предположений о Марион, но самые страстные поклонники, те, которые больше всех старались ей понравиться, напрасно отыскивали след таинственного молодого человека – его более не видели.

В этот вечер 11 вандемьера толпа теснилась у Тиволи и щеголи, проходя мимо Марион, опустошали ее лоток. Никогда, быть может, смех молодой девушки не был так весел, а обращение так развязно. Подбоченившись, отвечала она на озорство то одного, то другого своими полупрезрительными, но не оскорбительными словами.

Некий щеголь, небрежно опираясь на свою «исполнительную власть» (так назывались тогда модные трости), купил у Марион за шесть ливров букет фиалок в один су и сказал ей:

– Знаешь ли, что ты напрасно пришла сюда сегодня?

– Почему же, гражданин? – спросила Марион, улыбаясь.

– Тебе было бы лучше в Гробуа, где гражданин Баррас дает великолепный праздник.

– Разве я продам там букеты дороже, чем здесь?

– Нет, но там увидели бы твои прекрасные глаза, твои очаровательные губки, твои волосы…

– Я знаю остальное, – сказала Марион.

Оставив щеголя немного сконфуженным, она подошла к супружеской чете, которая вошла в ворота очарованного сада.

– Мой последний букет, гражданин, мои последние цветы, сударыня… самые красивые! Посмотрите…

Супруги хотели остановиться, но вдруг Марион вскрикнула, отступила на несколько шагов и, взволнованная, бледная, не думала уже продавать свой последний букет.

Среди толпы молодых людей и молодых женщин, толпившихся у входа и спешивших брать билет, Марион увидела блеск черных и глубоких глаз, черных, как летняя ночь, блестящих, как звезды на восточном небе. Этот взгляд устремился на Марион, и она, вся дрожа, осталась неподвижна.

К ней подошел человек, одетый, не как модные щеголи того времени; на нем не было ни серег, ни чудовищного галстука, ни жилета с блестками. Обутый в сапоги с отворотами, закутанный в серый плащ, в шляпе с широкими полями, он походил скорее на иностранца, на англичанина или на немца, чем на парижанина.

– Вы!.. – сказала Марион с изумлением.

– Ты знаешь, – отвечал иностранец шепотом, – что я являюсь тебе только в те дни, когда ты мне нужна.

– Это правда… монсеньер…

– Ш-ш! Выслушай меня.

– Говорите!

– Ты должна быть сегодня в Гробуа.

– В Гробуа? – повторила Марион. – Но это за четыре лье от Парижа, а скоро семь часов, как же туда поспеть?

– У тебя остался только этот букет?

– Последний.

– Оставь его. Какую цену ни давали бы тебе, отвечай, что он продан.

– Что же мне с ним делать?

– Предложи его женщине, которая проедет здесь через несколько минут в карете-четверке с кучером в желтом казакине. Карета остановится на минуту; ты подойди и предложи свой букет.

– А потом?

– Дама в карете знает. Прощай… или, лучше сказать, до свидания.

Человек в плаще затерялся в толпе вдали. Марион уже не смеялась, а грустно смотрела на свой букет.

– О, эти мужчины! – прошептала она. – Неужели я вечно буду их невольницей?

Пожилой мужчина, сверкая бриллиантами, перстнями и золотыми цепочками, один из тех поставщиков, которых обогатила оборванная армия республики, пришел торговать последний букет, чтобы предложить его балетной танцовщице, которую он сопровождал.

– Он продан, – отвечала Марион.

– Я заплачу за него вдвое.

– Нет.

– Хочешь десять луидоров?

– Ни десять, ни сто. Что обещано, того назад взять нельзя.

– Если бы я рассуждал, как ты, – сказал поставщик с грубым смехом, – у меня не было бы трех миллионов.

Слеза сверкнула на ресницах Марион, и поставщик отошел без букета. На улице поднялся какой-то шум, послышались удары бичом, крики кучера и лакеев, кричавших, чтоб посторонились, и топот лошадей. В толпе раздался восторженный ропот.

– Вот она! Вот она! – закричали сотни голосов.

Народ столпился около кареты, и лошади были принуждены остановиться. Толпа продолжала кричать:

– Это она! Это она!

– Кто? – спросил один простодушный провинциал.

– Гражданка Тальен, королева красавиц! – отвечал с восторгом один щеголь.

– И прелестнейшая из женщин, – прибавил один юноша, бросившийся к самым колесам кареты, крича «браво!».

Марион растолкала толпу и подошла к дверце.

– Да здравствует гражданка Тальен! – повторяли сотни голосов.

Но, привыкнув, без сомнения, к подобным приветствиям, красавица обвела толпу презрительным взглядом и только слегка кивнула головой. В эту минуту Марион подошла к ней.

– Пожалуйста, купите мой последний букет, – сказала она.

Лишь только цветочница произнесла эти слова, как один из лакеев схватил ее под руки и посадил в карету возле госпожи Тальен. В эту минуту кучер и форейтор ударили бичами, лошади рванулись, толпа расступилась, и карета исчезла, как дым. Оторопевшая Марион смотрела на госпожу Тальен; та улыбалась.

– Итак, это вы Марион? – сказала она.

– Я.

– Вы знаете, куда мы едем?

– Нет. Мне приказали… Я повиновалась, – грустно прибавила Марион. – Но я не знаю, куда вы меня везете и чего вы ждете от меня.

– Дитя мое, – отвечала любимая султанша гражданина Барраса, – мы едем в Гробуа.

– А! Мне сейчас сказали, что я там смогу дорого продать мои букеты, но у меня букетов больше нет…

– Тем не менее, – заметила госпожа Тальен, нюхая последний букет Марион, – этот вы продадите дороже всех других.

– В самом деле? – равнодушно спросила цветочница.

– Да, дитя мое. Но скажите мне: вы знаете гражданина Каднэ?

Это имя заставило Марион вздрогнуть и побледнеть.

– Знаю ли я его! – отвечала она. – О, конечно!

– Вы его видели сегодня?

– Только что.

– Это он предупредил, что я возьму вас с собою?

– Он.

Пока Марион и госпожа Тальен разговаривали таким образом, карета выехала из Парижа в Шарантонские ворота. Там стоял караул. Карета остановилась, и офицер, начальствовавший над этим постом, сделал обычный вопрос:

– Куда вы едете, гражданки?

– В Гробуа, – отвечала госпожа Тальен, обменявшись с офицером быстрыми взглядами.

– Извините, гражданка Тальен, – продолжал начальник поста, – вы так добры, что не откажете помочь одному бедному человеку.

– Кто он такой и что я могу сделать?

Пока офицер говорил, из караулки вышел человек и подошел к карете. Госпожа Тальен, взглянув на него, подавила крик и закусила губу, чтобы не произнести имени Офицер прибавил:

– Это повар, служащий у господина Барраса; он запоздал в Париж и не знает, как воротиться в Гробуа; он боится потерять место, и если бы вы были так добры, гражданка…

– Я должна взять его под свое покровительство? – спросила с улыбкой госпожа Тальен, опять сделавшись спокойной.

– И позволить ему сесть на козлы, – прибавил офицер.

Госпожа Тальен сделала знак, повар сел возле кучера, офицер поклонился, и карета продолжала свой путь.

Марион и Аделаида Тальен – обе погрузились в различные мысли и не думали продолжать разговор, прерванный начальником поста. Настала ночь. Это была ночь темная, хотя небо было звездное и красноватый блеск каретных фонарей скоро высветил густую занавесь деревьев по обеим сторонам дороги.