Случалось, по какой-то причине волки уходили от людей. И тогда хищники появлялись неожиданно и застигали людей врасплох. Видимо, немало жертв было принесено хищникам, прежде чем до людей дошла мысль: нужны сторожа.
Сколько сотен или тысяч лет прошло с того времени, когда человек сообразил, что волки его «сторожат», до того момента, когда он решил оставить «при себе» этих сторожей, мы, конечно, не знаем. Даже если бы вдруг появились данные, они все равно были бы неточными: где-то это могло быть раньше, где-то позже — об этом уже говорилось. Но несомненно одно: тот человек, который догадался положить кусок мяса неподалеку от стоянки, чтоб волки не ушли в эту ночь, сделал величайшее для всего человечества дело.
Видимо, много, очень много лет жили люди и волки на расстоянии, очень медленно сближались и очень трудно понимали выгодность сближения. Но тем не менее оно происходило. И вот наступило время, когда волкам уже не надо было бродить вокруг стоянок людей, а людям украдкой разбрасывать мясо, — волк вошел в пещеру и растянулся у костра.
Так вполне могло быть. И одна из существующих сейчас гипотез относительно приручения собак именно такова: сначала шло взаимное ознакомление, возникало доверие, отдельные животные приручались, а затем и одомашнивались. Однако как все-таки было окончательно преодолено недоверие между людьми и волками — гипотеза эта объяснить не может. И еще одно: не все ученые убеждены в том, что волку было выгоднее получать еду от человека, чем добывать ее самостоятельно, а человек тогда не мог еще догадаться, какие выгоды ему несет превращение дикого животного в домашнее.
Тем не менее Конрад Лоренц — не только знаменитый ученый, но и прекрасный писатель — пошел еще дальше в своем воображении. Он представил себе, что племя, согнанное с привычного места другим, более сильным племенем, уходило в неведомые края. Люди теряли голову от страха и почти обезумели от голода. И все-таки, найдя полуразложившуюся тушу какого-то животного, вождь племени оставил кусок мяса для шакалов, голоса которых слышались в отдалении. (Когда Лоренц писал об этом, он считал, что собаки происходят не только от волков, но и от шакалов.) Вождь повторял это неоднократно. И голоса зверей стали слышаться все ближе и ближе. Страх, который охватывал людей с наступлением темноты, постепенно проходил: они слышали голоса своих «хранителей»-сторожей и знали — теперь будут предупреждены об опасности. Мало того — на родине человек и зверь были еще на расстоянии, на новых землях они стали гораздо ближе: люди позвали зверей и звери пошли за ними.
Тут, пожалуй, стоило бы сказать еще следующее. Среди ученых нет единого мнения, ради чего, в конце концов, была приручена собака: одни считают, что ради охоты — только с появлением лука и стрел собака по-настоящему стала необходима человеку. Другие считают, что первоначальным толчком к приручению была необходимость сторожевой службы, охраны. Потом уж собак стали использовать на охоте, а затем началась более узкая специализация: у одних собак люди усовершенствовали их охотничьи качества, у других еще больше развили качества сторожевые.
Наши предположения, о которых мы говорили выше, основываются на версии, что первоначально собака появилась у людей в качестве сторожа. И в поддержку этой версии я позволю себе привести забавную легенду, которая издавна существует у живущего на Филиппинах племени куми.
Когда бог задумал создать первых людей (все остальное, в том числе и животные, уже было создано), он вылепил из глины две человеческие фигурки и, утомившись, заснул. Воспользовавшись этим, приползла огромная змея и съела человеческие фигурки.
Бог вынужден был лепить новые. Но и их постигла та же участь. Так повторялось много раз. Однако бог — на то он и бог! — все-таки нашел выход. В очередной раз, занявшись лепкой, он начал не с людей, а вылепил собаку. И поставил ее ночью рядом с человеческими фигурками. Когда приползла змея, собака набросилась на нее и прогнала.
С тех пор собака стала надежным сторожем у человека.
Итак, первоначально — собака-сторож. И ради этого приблизил ее к себе человек (или сам приблизился к ней).
Но могло быть и иначе.
…Маленький пушистый щенок уже почти потерял голос: голодный, замерзший, он несколько часов выл, скулил, пищал. И никак не мог понять, почему не идет мать. Раньше она так надолго не оставляла его. Но, даже оставляя ненадолго, возвращалась немедленно, едва волчонок подавал голос. А сегодня… Откуда волчонку было знать, что мать уже никогда не вернется, чтобы согреть и накормить детеныша, что она еще ночью погибла в неравной борьбе с саблезубым тигром. Волчонок продолжал жалобно скулить, может быть все еще надеясь на возвращение матери. А может быть, он уже ни на что не надеялся — просто ему было очень плохо. Ему было так плохо, что он даже не заметил, как рядом оказались странные двуногие существа и одно из них наклонилось над волчонком.
Возможно, дети отправились в этот день собирать хворост, может быть, у них были какие-то другие дела, заставившие их покинуть стойбище, но, наверное, ни хвороста они в этот день не принесли, ни других дел не сделали. Они вернулись с маленьким пушистым комочком.
Что заставило их взять волчонка, мы никогда не узнаем, как никогда не узнаем, действительно ли все было так на самом деле. Но если допустить, что так могло быть, то можно допустить и другое: детей тронула доверчивость волчонка, его беспомощный вид и жалобный писк, покорило то, что, едва оказавшись на руках, он сразу успокаивался, а опущенный на землю, начинал пищать и скулить еще громче. И скулил до тех пор, пока его снова не брали на руки.
Дети, очевидно, знали, что такое волк. Волчонок же, конечно, не знал, что такое люди, не знал, в чьи руки он попал. И едва эти руки касались его, волчонок переставал скулить, даже, смешно посапывая, дремал на руках у детей.
Потом, через много тысячелетий, ученые поймут и объяснят, почему волчонок перестал скулить на руках у человека, почему, повзрослев, не только не убежал из стойбища, но и стал охранять его, воем, лаем и рычанием предупреждая о приближении врага. Потом, через много тысячелетий, ученые обратят внимание на то, что домашними животными становились лишь те, которые жили стаями или стадами.
Волки жили стаями. Каждый член стаи был ее частью, он «заботился» не только о себе, но и об остальных. И остальные «заботились» о нем. А все вместе они подчинялись вожаку — без него не может существовать стая или стадо.
Осиротевшему волчонку нужна была стая. Но, потеряв мать, он потерял связь со стаей. И вот люди заменили ему волчью семью. Они стали как-то заботиться о волчонке, во всяком случае, кормили его, согревали, разрешая спать около костра или в пещере. И подросший волчонок даже не сомневался, что на заботу «стаи» он должен ответить тоже «заботой». По крайней мере предупреждать об опасности и быть готовым к сражению. (Кстати, это еще одно подтверждение того, что собаки произошли от волков, а не от шакалов: шакалы не живут стаями — обычно парами. Если же и собираются вместе, то все равно это лишь видимость стаи, во всяком случае, с волчьей ничего общего она не имеет. В волчьей стае у каждого своя «роль», все как бы связаны друг с другом и все подчиняются вожаку. У шакалов совсем не так — они большие индивидуалисты.)
Итак, наш домысел о появлении волка среди людей мы можем дополнить научно обоснованным утверждением, почему он там остался, — ему нужна была стая и он обрел ее, стал выполнять свои обязанности по отношению к стае, подчиняться ее законам, стал подчиняться ее вожаку. И иного он уже не представлял себе. Дело в том, что на ранней стадии развития у животных происходит так называемый импринтинг, то есть «запечатление». О сроках запечатления у щенков имеются разные мнения: К. Лоренц считает, что это происходит в пятимесячном возрасте; известный итальянский зоолог и этолог Д. Майнарди считает, что раньше — месяца в два-три. Но так или иначе, в ходе этого запечатления щенки (как, наверное, все животные) приобретают те привычки, от которых они уже никогда не отделаются, и полученный ими в это время опыт во многом, если не во всем, определит дальнейшее поведение.
