После смерти писателя редактор Эдвард Эсвелл стал разбираться в оставшихся в квартире Вулфа ящиках с его карандашными рукописями. Удалось выудить из этой груды бумаг два романа «Паутина и скала» (1939) и «Домой возврата нет» (1940). Но только к 1960-м годам закончилась работа над рукописями Вулфа, которые несли в себе и образцы малой эпической прозы. Напечатанные, они, дневники писателя и его записные книжки лишний раз подтвердили, каким огромным талантом обладал Томас Вулф.

Вообще сам писатель, несмотря на то, что в двух последних романах его герой действует не под тем именем, под которым жил в первых двух, все эти романы, его малую эпическую прозу, его дневники считал частями одной огромной рукописи, раскрывающей «историю художника […] вышедшего из самой простой семьи и познавшего всю боль, все заблуждения, всю потерянность, через которую проходит каждый человек земли».

По правде сказать, Дмитрий Яковлевич Гусаров (родился 4 октября 1924) больше запомнился своей должностью. Он был многолетним редактором журнала «Север», который выходит в Петрозаводске. И ещё я знал о нём, что он из карельских партизан, которых, между прочим, в войну курировал Андропов.

Очень может быть, что поэтому и стал главным редактором. Гадать не буду. Но, возглавив журнал в 1954 году (он тогда назывался «На рубеже»; нынешнее название носит с 1965 года), он ушёл на отдых только в 1990-м. 36 лет несменяемого редакторства – это, кажется абсолютный рекорд среди глав художественных журналов.

Ясно, что он и Народный писатель республики Карелия, и Заслуженный работник культуры РСФСР, и лауреат государственной премии Карельской АССР, и получил на редакторском посту 5 орденов, в том числе и Ленина: главный редактор литературного журнала автономной республики по должности входит в её обком, в его номенклатуру.

А ещё главный редактор такого журнала по должности входил в правление Союза писателей РСФСР, то есть входил в номенклатуру республиканского секретариата.

Разумеется, для всего этого нужно было не ссориться со сменяющимися секретарями карельского обкома. Но Гусаров, очевидно, и не ссорился.

Не стану врать: я его не читал. Читал в нашей «Литературной газете» большую хвалебную рецензию о его романе «За чертой милосердия», рассказывающем о рейде партизанского отряда в тыл врага. Но прозой я в газете не занимался. Рецензию готовил другой сотрудник, который обязан был прочесть роман. А в мои обязанности это не входило.

Умер Гусаров 7 августа 1995 года.

Стасик Лесневский был довольно близким моим товарищем ещё со времён, когда он работал в журнале «Юность». Работал недолго. Я приходил к нему в журнал, он приходил ко мне в «Литературную газету», и мы подружились.

О нём рассказывали много интересного.

Например, как он чуть не сорвал конференцию по Маяковскому, которая проходила в Дубовом зале ЦДЛ (рестораном он стал позже, когда пристроили здание на улице Воровского, то есть на Поварской, как она прежде и сейчас называется). Лесневский, тогда студент филологического факультета МГУ, забрался на балюстраду и сверху своими репликами сбивал с толку тех, кто не признавал Маяковского лучшим и талантливейшим. В конце концов, его попросили уйти. Он побежал по залу, выкрикивая оскорбительные тирады. Его хотели поймать, но изловить не сумели. А в университете дело замяли.

В начале 60-х в самый разгар хрущёвской оттепели Стасик вошёл в комиссию от партбюро и профсоюза издательства «Советский писатель, где он тогда работал. Комиссии было поручено проверить неприглядные факты из жизни директора правления «Советского писателя» Н.В. Люсичевского. Его обвиняли в том, что он способствовал аресту поэта Заболоцкого и ещё нескольких писателей при Сталине. Факты подтвердились. Люсичевский должен был подать заявление об уходе. Но горком затягивал с требованием этого заявления, пережидал в связи с очень колеблющейся непостоянной политикой Хрущёва по этому вопросу.

Я в это время учился в МГУ, и у нас такая же комиссия проверяла поведение декана Романа Самарина в сталинское время. Должность декана Самарина потерял. Но остался заведовать кафедрой иностранной литературы.

И Люсичевский в конце концов уцелел. И отомстил тем, кто собирался его гнать. Выгнал их сам. В том числе и Стасика.

Станислав Стефанович Лесневский (родился 4 октября 1930) был человеком смелым. Это он годами добивался, чтобы в блоковском Шахматове проводились юбилейные вечера, чтобы открылся там музей. По этому поводу ему приходилось иметь дело то с горкомом партии Москвы, то с московским обкомом. Надеясь получить больше политического веса, он согласился войти в партбюро московской писательской организации. И это оказалось его трагедией. Потому что его заставили принять участие в исключении из Союза писателей Владимира Войновича.

Это пятно он пытался смыть с себя всю оставшуюся жизнь. Дерзил начальству. Пробил блоковские мероприятия чуть ли не через голову горкома и обкома. В перестройку стал членом редколлегии легендарного «Огонька» Коротича. В 1996 году его сделали координатором комиссии по подготовке международного суда над КПСС и практикой мирового коммунизма. Но до суда дело не дошло. Ельцин был решителен только в самом начале своего правления, а в 96-м ему пришлось приложить большие усилия, чтобы переизбраться в президенты. А, переизбравшись, пойти на огромные уступки своим оппонентам.

Был Стасик преданным поклонником Блока. Писал о нём. Принял приглашение войти в Блоковскую группу ИМЛИ для подготовки полного собрания Блока. Собирал материалы, писал комментарии, писал в «Литературную газету» жалобу, что издание застопорилось. В конце концов, получив от своей сестры Ирэн Лесневской в подарок издательство «Прогресс-Плеяда», выпустил там 1-й том Блока, очень мощный по редакторско-комментаторским материалам. Рассчитывал выпустить второй. Но для этого нужно было сидеть в архивах так же, как и в работе над первым, а времени на архивы у Лесневского уже не было: погрузился с головой в работу издательства.

Хорошее было издательство, выполнявшее просветительские задачи.

Умер Станислав Стефанович внезапно – 18 января 2014 года.

Виктор Владимирович Виноградов заведовал кафедрой русского языка, когда я учился на филологическом МГУ. Не могу понять, почему это не отражено в Интернете. Да, он после Ленинграда в Москве преподавал в МГПИ им. Потёмкина и в МОПИ им. Крупской. Но и в МГУ – это я помню.

Я считаю себя учеником Виктора Владимировича, потому что сформировался на его работах по стилистике. Стиль Пушкина, стиль Гоголя, стиль Лескова, стиль Ахматовой – я с большим вниманием и с пользой для себя читал работы академика. Как и он, я скептически отношусь к структурной лингвистике, не считаю убедительным построенный на ней анализ художественного текста. Как и он, я всматриваюсь в реалии текста, стараясь не пропустить ничего существенного. Как и он, стараюсь понять особенности индивидуального стиля данного художника, чаще всего – Пушкина, коль скоро я им занимаюсь.

Академик Виноградов одинаково велик и как литературовед и как лингвист. Его лингвистические работы, такие как «Русский язык. Грамматическое учение о слове» или «Из истории изучения русского синтаксиса (От Ломоносова до Потебни и Фортунатова)» навсегда вошли в золотой фонд нашей отечественной лингвистики.

Значительно позже его смерти, случившейся 4 октября 1969 года (родился 12 января 1895-го), – в 1995-м издали его книгу «История слов», посвящённую истории возникновения и развития семантики русских слов. Странно, что она издана так поздно. Но лучше поздно, чем никогда. Эта книга так же достойна своего замечательного автора, как и другие, напечатанные при его жизни.

Накануне праздника Покрова (дня смерти тестя), мы с женой ездим на Новодевичье кладбище прибрать его могилу и положить цветы. Я, как правило, стою и у могилы похороненного неподалёку Сергея Ивановича Радцига, легендарного многолетнего преподавателя античности, скончавшегося 4 октября 1968 года. (Родился 17 мая 1882-го). Мы в университете застали его маленьким румяным старичком. О его плаксивости вспоминают многие. Нам он читал латынь, а на курсе моего коллеги по «Литературной газете» Лёвы Токарева, который был старше нас на два года, – древнегреческую литературу. «Задаёт наводящие вопросы, – рассказывал мне Лёва уже в «Литгазете», как Радциг принимал у них экзамен, – умоляюще смотрит на студента, но, поняв, что тот не ответит, громко рыдает: «Заросла! Заросла народная тропа!»