Скрипнула дверь, на пороге показался Гамло. Их мирные позы, вся атмосфера добра и прощения в комнате поразили его, и он остолбенело стоял у входа, пока Кербалай не сказал:
— Гамло, ты пока не нужен, иди займись чем-нибудь.
— Иду, — с обидой проговорил он. — Увидел, у тебя гость, хотел сказать, что, если понадоблюсь, я на месте.
— Хорошо, — досадливо махнул рукой Кербалай.
Дверь закрылась, но шагов Гамло они не услышали, — наверное, остановился подслушать разговор. Но потом, видимо, раздумал и затопал сапогами в прихожей.
— Кому читать заупокойную, Кербалай? Вашему отцу, матери?
— Нет.
— Вашему сыну Ядулле?
Кербалай опустил голову на сложенные на коленях руки.
Сулейман пытался разузнать об Абасгулубеке и Халиле у арестованных. Но они ничего не знали. Когда его уводили к Кербалаю, все искренне посочувствовали ему:
— Убьют. Подлец Зульфугар продал его.
— Настоящий мужчина. Не ожидал я от моллы такого...
Сулейман не слышал этих разговоров. Он не знал, куда его ведут, что его ожидает. Молчание Кербалая отдалось в его сердце тяжелой, гремящей болью, и ему все стало ясно.
— Читай Абасгулубеку...
— Абасгулубеку? Неужели? А как Халил?
— Обоим...
Сулейман принялся за молитву. Слезы застилали ему глаза, он еле различал буквы. Чтение не понравилось Кербалаю:
— Разве так читают коран?
Сулейман умолк; горестная весть о гибели Халила и Абасгулубека, с которой он не мог смириться, и все напряжение последних суток вдруг выплеснулись наружу, он всхлипнул, и плечи его затряслись от долго сдерживаемых рыданий. Кербалай тоже поднес руку к глазам.
— Да смилостивится над ними аллах. Продолжай...
Сулейман даже забыл вынуть платок. Стал читать. Его голос, напоминающий голоса певцов мугама, заполнил комнату, словно дом захлестнуло желтой морской волной. Кербалай плыл в этой воде; порой он глотал воду, захлебывался, но выплыть из этого моря не желал.
...Из комнаты вынесли ковер, — Худагулу будет петь, прохаживаясь по комнате.
Ашуг закатал рукава, снял папаху, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, прижал к груди саз, стал настраивать его. Вдруг струны словно ожили, отрывистые звуки сложились в мелодию. Он приблизился к Гамло, сидевшему в верхнем конце комнаты, величественному, как будда. Но когда он запел, его голос оказался ниже той ноты, которую он взял на сазе.
Нет печалей у Кёр-оглу,
Отовсюду несут ему дань...
Худагулу резким движением опустил саз, поклонился и, выпрямившись, оказался спиной к Гамло.
Гамло потемнел от злобы: «Сукин сын, я ему покажу Керр-оглу. Я сказал одно, а он поет другое...»
Папаха Абасгулубека покоилась на его колене. Свет лампы, висевшей на стене, падал на звездочку на папахе и отражался от нее пучком красного цвета. Худагулу, пританцовывая, дошел до двери, повернулся, поднял руку и, глядя на Гамло, вновь запел: «Нет печалей у Гамло...» На лице Гамло появилась довольная, умиротворенная улыбка. Худагулу повторил еще более громким, высоким голосом:
Нет печалей у Гамло...
Отовсюду несут ему дань...
От непривычно громкого пения у него запершило в горле. Ашуг сел, положил, рядом саз, прикрыл рукой рот, стараясь задержать начавшийся приступ кашля.
— Выведите его во двор! А то умрет! Поглядите на нашего соловья! Только раскрыл рот...
Двое подхватили его под руки. Выволокли во двор. Саз остался лежать на полу. Его задели ногой, и струны издали жалобный стон.
И тут произошло неожиданное. Кто-то ворвался в комнату, поднял саз и бросился к Гамло. Не сознавая происходящего, Гамло выхватил пистолет и в ту же минуту узнал Кербалая. Кербалай размахнулся, но не попал, — его ближайший сообщник успел увернуться, конус саза разлетелся на равные, как дольки дыни, куски.
Кербалай стоял, держа в руке то, что осталось от саза, и, казалось, готов был перебить всех сидящих в комнате.
— Что случилось, хозяин? — растерянно спросил Гамло.
— Негодяй, разве ты не знаешь, что сейчас траур?
«Да что он, с ума сошел?» — подумал Гамло. Махаррам был летом. Гамло, поминая убитых имамов, рассек кинжалом себе лоб. Рана оказалась глубокой и иногда, когда мороз крепчал, напоминала о себе.
— Так ты держишь траур по нашим святым?!
— Ты имеешь в виду имама Гусейна и имама Гасана?
Кербалай не удостоил Гамло ответа, махнул рукой и так же стремительно, как появился, покинул комнату...
Мираса вошла во двор. В большой черной шали она совершенно сливалась с ночью. Она спросила одного из тех, кто вывел Худагулу во двор:
— Кербалай здесь?
— Нет, только Гамло.
Она хотела уйти, но любопытство взяло верх, и Мираса толкнула дверь. Внутри все пропахло дымом и копотью. Слышались разгоряченные голоса.
«Нет его здесь, — подумала она. В сердцах выругала Кербалай Исмаила. — Было время, не ел из одной тарелки с беками, боясь запачкать усы. А теперь водится с бандитами. Будто сборище чертей! И моего сына впутали в это. Чем все это кончится, боже?!»
Мираса повернула к дому Кербалай Исмаила. Здесь тоже горела лампа, но копоти не было. В тихой и теплой комнате сидел Кербалай, бессмысленно уставившись в одну точку.
— Послушай, Магеррам уехал.
— Куда? — встрепенувшись, спросил Кербалай.
— Я не знаю. Только сказал: «Я ухожу, не ждите меня». Что делать, Кербалай?
— Ты хоть видела, куда он направился?
—Насколько я поняла, в Котуз.
— Иди домой, Мираса. Я разыщу его.
— Умоляю тебя, Кербалай, только не посылай за ним Гамло. Они давно не ладят. Может случиться беда.
— Не беспокойся, я пошлю Вели...
Талыбов стремительно поднялся по лестнице. Когда он оказался в знакомом кабинете Шабанзаде, снежинки на нем уже растаяли. Он снял папаху, и Шабанзаде увидел седину на его гладко зачесанных назад волосах. Когда он только появился здесь, седины у него, насколько помнилось секретарю, не было.
«Результат пережитого страха. Оттого и поседел внезапно, как приговоренный к казни».
— Вы вызывали? Что-нибудь новое? — отрывисто спросил он.
Шабанзаде не ответил, лишь показал взглядом на смежную с кабинетом комнату, где он жил. Талыбов понял, что там кто-то есть. Может, даже прибыл из города. Ведь он говорил по телефону с центром. Доложил обстановку, мол, парламентеры ничего не добились. Его выслушали, сказали, чтобы он ждал дальнейших указаний. А вслед за этим пришла телеграмма:
«Мобилизуйте местных коммунистов. Назначьте командиром отряда начальника управления милиции. На подготовку дается два дня. В течение недели кулацкий бунт должен быть подавлен».
Талыбов подумал, что за стеной находится человек, направленный для руководства операцией. Отдыхает с дороги в комнате Шабанзаде. Но, пройдя в комнату, он понял, что ошибся. На кровати лежал, натянув по горло одеяло, желтобородый человек с черными кругами под глазами. Весь его облик выдавал бесконечную усталость.
— Кто это?
— Попробуйте догадаться!
— Не обессудьте, похож на грабителя с большой дороги. В Карабагларе я их навидался.
--- Это Иман! Председатель Карабагларского сельсовета, — шепотом, боясь разбудить спящего, сказал Шабанзаде.
Талыбов удивленно посмотрел на Имана, затем перевел взгляд на ружье, прислоненное к углу.
— Как ему удалось бежать? Где он достал ружье?
Иман добрался до укома поздней ночью, часовой не хотел пускать его. Шабанзаде проснулся и, узнав голос Имана, спустился вниз.
— Ему очень повезло. Двое суток был в пути: Днем прятался, шел по ночам. Говорит, что Абасгулубек и Халил убиты.
Талыбов присел у печки, стал греть над огнем руки.
— Может быть. Я слышал выстрелы. — Он помолчал, затем спросил: — Можно ли считать это официальной, версией? Иман — человек проверенный?
— Если и в нем сомневаться... Не станет он врать!..
