Магеррам лежал на тахте. Рядом с тахтой резвился кот, теребил лапкой бахрому старого паласа. У двери лежали связки дров. В углу стояла деревянная кадка для хлеба, накрытая залатанной скатертью. Рядом с. кадкой, у стены, возвышался большой глиняный кувшин, прикрытый куском кожи. В нем хранилось поджаренное мясо. Всю зиму Мираса готовила из этих кусочков мяса вкусный бозбаш.

Когда Кербалай приходил к ним, Мираса подогревала мясо, вместе с лавашом подавала на стол...

Кербалай остановился посреди комнаты. Кот испугался и, мяукнув, прыгнул на тахту, к ногам Магеррама.

— Магеррам!

Магеррам лежал, уткнувшись головой в одеяло, и оттого не услышал голоса дяди. Ему и в голову не могло прийти, что в такой тревожный час Кербалай придет навестить прихворнувшего племянника. Горшки, поставленные на его лопатки, напоминали огромных и ненасытных пауков. После нелепой смерти мужа Мираса как огня боялась болезней и даже при легком недомогании ставила горшки. Вчера сын вернулся домой сам не свой, с почерневшим за несколько часов отсутствия лицом. Он лег прямо на ковер, попросив помассировать ему спину и поясницу, но даже после этого ему не стало лучше. Ему приготовили постель, он разделся, лег и, пока мать ставила ему на спину горшки, говорил о бренности жизни, жестокости и двуличии людей. Почему-то ругал на чем свет стоит ашуга Худагулу. Мать подносила уголок платка к глазам, но слез не вытирала, и они падали на одеяло. Ей казалось, что сын тяжело заболел и бредит...

Мираса вошла в комнату, подошла к тахте, растолкала сына.

— Что случилось? — недовольно спросил он.

Кербалай придвинул табуретку, сел. Приложил руку ко лбу Магеррама. Жар был небольшой.

— Что лежишь, герой?

— Дядя, это ты?

Мираса откинула край одеяла, сняла с плеч сына один горшок. Горшок поддался с трудом. На спине Магеррама отчетливо выписался кровавый круг. Когда она сняла все горшки, в комнате запахло бараньим салом. Магеррам расправил собранную у шеи нательную рубашку, закутался в одеяло, сел.

— Вставай, одевайся. Может, уже сегодня они пойдут на нас. Что ты решил? Сейчас не время прятать голову под одеяло.

Магеррам не ответил.

— А мне не нравится твое молчание! — повысил голос Кербалай.

Мираса доставала из кувшина мясо, внимательно прислушиваясь к словам Кербалай Исмаила.

«Играет жизнью моего сына. На старости лет мечтает стать шахом. Сидел бы себе спокойно, Жил бы не хуже шаха. Да и что случилось? Ну, отняли у тебя землю. У всех отняли. С голоду не помер бы...» — думала она.

— Что сказать, дядя? После случившегося никак не могу прийти в себя. Недавно забылся, заснул, вижу — стою с ружьем в руках и целюсь в тебя.

Кербалай сидел, подперев кулаком челюсть и глядя на кота, который терся о ноги Мирасы. Он очень любил Магеррама, пожалуй больше, чем в свое время его отца.

— Я — старший в семье, даже твой отец считался со мной. Напрасно ты даешь таким мыслям волю, сынок.

— Это верно, дядя, но Абасгулубек тоже был не маленьким человеком, а вы подбили его, как птицу. Он был совестью, честью всего уезда. Жил для других... Что-то сломалось во мне, дядя.

Кербалай не ожидал этих слов. Он встал, посмотрел в упор на племянника.

— Ты неправ, сынок. Даже кошку гладят, когда хотят ужиться с ней. А начнешь мучить — станет царапаться, кусаться. А разве я хуже кошки? Ты согласился бы, чтобы меня расстреляли вместе с другими в старой крепости? Нет, я знаю! А почему они приходили? Именно для этого. Но я решил дорого продать им свою жизнь!

— Абасгулубек когда-нибудь желал тебе плохого?

— Нет.

— А почему вы так обошлись с ним? В чем виноват Халил?

У Кербалая иссякло терпение.

— Магеррам, ты, кажется, начинаешь требовать у меня отчета. Молод еще, молчи и делай, что прикажут.

Он повернулся и направился к выходу. Мираса готовилась подать на стол разогретое на сковороде мясо. Разговор мужчин потряс ее. На селе уже шли разговоры об убийстве Абасгулубека, но поверить в это она не смела.

— Дядя, я похоронил Абасгулубека в одежде, надо перехоронить его, как принято, с моллой и в саване.

— А... к черту, — огрызнулся Кербалай, хлопнул дверью и вышел.

Но последнее замечание Магеррама запало ему в душу. Что ж, Магеррам прав. Ведь он сам дал слово похоронить Абасгулубека со всеми почестями, рядом с сыном, и тем самым отплатить ему за то добро и участие, которое тот проявил к Кербалаю в самые страшные дни его жизни — во время гибели Ядуллы.

Он вернулся домой, вытащил из кармана ключ, открыл сундук. На дне лежала сложенная вчетверо белая материя. Он подошел к окну, пощупал ткань. Это был тонкий батист, белый как снег. Кербалай купил его давно, хранил для себя. В сундуке лежало также несколько головок сахара и другая мелочь, которую дарят мойщику трупов. Несколько лет назад^он услышал, что человек, хранящий в доме материю на саван, живет долго. «Никогда нельзя, знать заранее, я. уже стар, — говорил он, — вдруг случится что со мной, а они не найдуттого, что нужно. Запасливость еще никому не вредила».

«Имею ли я право хоронить его? Он не успел сделать завещания, не сказал последних слов. Тяжкий грех я принял на душу. Когда его будут хоронить, у гроба должны стоять сыновья, близкие. А это невозможно. Но мы, мусульмане, должны соблюдать обычай. Похороню его рядом с Ядуллой. Надо позвать моллу, которого задержали».

Вечерело. Синева, опускающаяся на село, сгущалась.

Глядя в окно, Кербалай Исмаил почувствовал, как он одинок. Расстегнул воротник, провел рукой по поседевшим волосам на груди, положил руку на сердце. Повернулся, посмотрел вокруг себя. Комната была пуста. Вдоль стен были разложены подушечки и мутаки. Где теперь те люди, что когда-то сидели на них? Умерли или, может, забыли его. Два уголька в чернеющей печи мерцали, как далекие звезды. Дверь была закрыта.

Наступающий вечер, сгущающаяся темень, тревожная тишина и в особенности закрытая дверь показались ему зловещими приметами чего-то ужасного и страшного.

«Я закрыл за собой двери, сжег все мосты... А как счастливо жилось раньше. Дня не проходило без гостей. А сейчас?.. Сколько мы еще продержимся?

Завтра мы похороним Абасгулубека. Лицом к Каабе — могиле пророка. Гамло рассказывал об одиночной камере в тюрьме. Там как в могиле. Я не умер. Но я тоже не смею шелохнуться, так сжало меня со всех сторон. Обложили, как медведя».

Дверь отворилась. Кто-то просунул голову и сказал:

— Привели, хозяин.

— Пусть войдет.

В комнату вошел высокий большеглазый человек в черной чохе и неновой бухарской папахе. Церемонно поздоровался. Кербалай не сразу ответил на приветствие.

— Проходи, садись.

Молла прошел в конец комнаты, но остался стоять, ожидая, когда сядет хозяин. Кербалай оценил это, опустился рядом с печью.

— Как тебя зовут? — спросил он, когда молла сел.

— Сулейман, — ответил молла.

— Откуда родом?

— Из Гянджи.

— А как ты здесь очутился?

— Мы давно переехали в Веди. У нас здесь родственники с материнской стороны.

Сулейман был сыном Али. После визита Сусени отец сразу же отправил его в Карабаглар.

«Не возвращайся, пока не узнаешь, что случилось с Халилом и Абасгулубеком», — напутствовал его отец.

«Моллой» Сулейман тоже стал по совету Али. Так было легче и безопасней пробраться в Карабаглар.

— Где ты кончил медресе?

— В Гяндже, в мечети Шах-Аббаса, у ахунда Мирзы Мухаммедали...

— С какой целью ты прибыл сюда?

— Дай аллах вам здоровья. Скоро начинается махаррам, и я подумал, что могу быть полезным здесь.

— А ты не знал, что дороги закрыты?

— Я нес сюда божье слово, Кербалай.

Кербалай задал ему еще несколько вопросов. Остался доволен. Затем подступил к главному, ради чего позвал его:

— Ты принес с собой молитвенник?

Сулейман сунул руку во внутренний карман, вытащил книгу, глянул в упор на Кербалая, который все еще недоверчиво смотрел на него.