— Как не знаешь?! Все ты знаешь! — вспылила Жиза. Обнявшись, они опустились на колени и оба заплакали. В ту минуту, когда Пауло признался Жизе, что боится смерти, в голове его вновь ожили видения прошлого: «Тебя страшит смерть, — кричал ему когда-то падре Руффьер, — а меня возмущает твой страх!» Жизе тоже было неловко, что такой панический ужас обуял человека, еще совсем недавно казавшегося всезнающим, уверенным в себе, настоящим мужчиной, который познакомил ее с разнузданными магическими действами О.Т.О. Впрочем, он находился в таком состоянии, что ничье мнение — падре, возлюбленной или отца с матерью — его не интересовало. А истина заключалась в том, что он не хотел умирать, а еще меньше — отдавать душу дьяволу. Набравшись храбрости, он шепнул Жизе на ухо:

— Надо пойти в церковь! Надо выбраться отсюда и прямиком двинуть в церковь!

Активистка левого движения не поверила своим ушам: ее возлюбленный собрался в храм Божий?

— Что ты там собираешься делать, Пауло?

Общаться с Богом. Просить у Него прощения за то, что сомневался в Его существовании, и тем самым положить конец этим мукам. Он потащил Жизу в ванную, включил душ, а сам скорчился на полу рядом с нею. Смрад, туман и грохот не исчезали. Пауло принялся громко читать молитвы, все, какие только знал: «Отче наш», и «Верую», и «Богородице, Дево…», пока Жиза не начала вторить ему. Потом они так и не смогли вспомнить, сколько времени провели на полу душевой кабины, под ледяными струями воды, от которой у них посинели и онемели кончики пальцев, но наконец Пауло вскочил, опрометью бросился в гостиную и схватил с полки Библию. Вернувшись к Жизе, он открыл священную книгу где пришлось, — а пришлось на 24-й стих 9-й главы Евангелия от Марка — и вместе с Жизой принялся твердить, как мантру:

Эти пять слов они повторяли сотни, если не тысячи раз. При этом Пауло — так же громко — отрекался от всяких связей с О.Т.О., Кроули и всеми демонами, которые в ту субботу, судя по всему, вырвались из преисподней, чтобы мучить его. Когда же наконец пришло умиротворение, за окнами уже вечерело, а Пауло пребывал в совершеннейшем изнеможении — физическом и моральном.

После всего пережитого они побоялись оставаться на ночь у себя дома, хотя там не было ни следа от бушевавшего совсем недавно землетрясения, все оставалось по-прежнему — и книги на полках, и мебель, и утварь. Решив не рисковать, они провели остаток уикенда в квартире Педро и Лижии, в квартале Гавеа. После того как Жиза сблизилась с Пауло, она часто бывала у его родителей, а те — Лижия в особенности — радушно ее принимали, были с ней ласковы и заботливы. В глазах родителей главным недостатком Жизы был ее политический радикализм. На воскресных семейных обедах, когда за столом собирались родители, дяди-тети и бабушки-дедушки Пауло, Жиза не упускала случая лишний раз продемонстрировать свои убеждения, хоть и знала, что аудитория состоит из пламенных сторонников Салазара, Франко и, разумеется, твердолобых апологетов нынешнего бразильского режима. Мало-помалу Жиза отходила от активной работы в студенческом движении, но взглядам своим оставалась верна.

…Когда во втором часу дня Пауло и Жиза покидали родительскую квартиру, дона Лижия напомнила, что вечером ждет их на ужин, который устраивала в честь своей сестры Элоизы. Пауло в ту пору еще не водил машину, и они на такси вернулись к себе. Не было ни зловония, ни миазмов, ни битого стекла — ничто не напоминало о том, что всего двое суток назад, по их убеждению, здесь развернулась битва Добра со злом. Приняв душ, Пауло выбирал одежду и решил больше не быть рабом предрассудков. Вытащил из шкафа голубую рубаху с короткими рукавами и цветными аппликациями на карманах, подаренную матерью три года назад и ни разу не надеванную. Не надевал он ее потому, что она была куплена родителями в Асунсьоне, столице соседнего Парагвая, а Пауло после своего тюремного заключения в Понта-Гросса не мог ни слышать, ни произносить это название. Облачаясь в нее, он первым делом хотел проверить, избавился ли от своей эзотерической чуши. Они с Жизой пообедали, а в два часа Пауло отправился к Раулю, чтобы сопровождать друга в ДОПС.

Им потребовалось более получаса, чтобы по забитым машинами улицам проехать 15 километров от Жардин-де-Ала до штаб-квартиры ДОПС в самом центре города; они потратили это время на обсуждение предстоящих дел и прежде всего — раскрутки нового диска. Год назад, выпустив альбом «Криг-Ха, Бандоло!», оба прошли во главе шествия по самому центру старого Рио — идея принадлежала Пауло и оказалась очень удачной. Хеппенинг, к которому еще не успели привыкнуть, удостоился нескольких поистине бесценных минут в выпусках новостей, не говоря уж об интервью в газетах и журналах. Для «Гиты» они хотели устроить что-нибудь более экстравагантное. Спокойствие, в котором пребывали оба друга, направлявшиеся в политическую полицию военной диктатуры — причем одни, без адвоката или представителя фирмы-производителя, — объяснялось вовсе не легкомыслием. Оба они — Рауль уж точно — были довольно известны в музыкальном мире, а кроме того, не прятали никаких «скелетов в шкафу». Если не считать отсидки Пауло в Понта-Гросса в 1969-м да кое-каких трений с цензурой, ни того, ни другого нельзя было записать в противники режима. Режим так или иначе давно ликвидировал всех, кто с оружием в руках ему противостоял. Полгода назад, в конце 1973-го, армейские части буквально утопили в крови последние очаги сопротивления в Арагуайе, на юге штата Пара, убавив численность бразильской компартии на 69 активистов. Режим был и еще долго будет повинен в жестоких расправах и казнях, но в тот майский понедельник 1974 года не было никаких оснований опасаться ДОПС — уже хотя бы потому, что было известно: в пытках и тайных убийствах замешаны главным образом органы контрразведки сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил.

И когда такси доставило соавторов на улицу Раласан к столетнему трехэтажному зданию, находящемуся в двух кварталах от офиса «Филипс», на часах было ровно три. Пауло присел в коридоре на скамью и развернул газету, а Рауль просунул свои документы в окошечко, после чего отправился куда-то, а через полчаса вернулся. Но вместо того чтобы подойти к Пауло — приблизился к висевшему на стене телефону-автомату и, сделав вид, будто набирает номер, пропел по-английски:

Пауло, кажется, не понял смысл этого трюка, призванного предупредить его об опасности. А Рауль продолжал барабанить пальцами по телефону и повторять как припев:

Пауло все еще ничего не понимал. Он поднялся, шагнул к нему и спросил с улыбкой:

— Что ты удумал, Рауль? Что это ты распелся?

Когда он был уже у самого выхода, полицейский взял его за плечо:

— Нет, ты как раз постой. Придется задержаться и кое-что объяснить.

Ошеломленный Пауло, едва успев пробормотать Раулю: «Дай знать отцу», отправился с полицейским по лабиринту полутемных коридоров, а потом через внутренний двор — в галерею с камерами-клетками по обеим сторонам: большая часть камер была пуста, и всюду стоял сильнейший запах мочи и дезинфицирующих средств. Провожатый остановился перед камерой, где сидели двое чернокожих парней, открыл дверь, втолкнул Пауло внутрь и повернул ключ в замке. Не говоря ни слова «старожилам», наш герой опустился на пол в состоянии, близком к панике, закурил и принялся соображать, почему вдруг оказался за решеткой и что стоит за этим арестом. Размышления, в которые он погрузился, прервал один из новых соседей — тот, что помоложе: