Обойдя хаты и конюшни, где разместились казаки сотни, и выделив людей для караула, Тимка направился назад. Он уже подходил к дому, когда услышал сухой револьверный выстрел и вслед затем испуганный крик хозяйки, выбежавшей на крыльцо. Тимка стрелой метнулся во двор и, оттолкнув хозяйку, ворвался в дом. В единственной комнате чистой половины хаты, склонив седеющую голову на стол, сидел недвижимо Шпак. У его ног, на земляном полу, валялся большой армейский кольт, а из левого виска старого подхорунжего тонкой струйкой вытекала кровь.

О происшествии с товарным поездом Андрей узнал на другой день утром. Одновременно пришли еще два сообщения: одно — о налете на станицы Шкуринскую и Канеловскую, другое из Каневской — о смерти Остапа Капусты, найденного в своем огороде с перерезанным горлом.

Объявив мобилизацию партийно–комсомольских рот и взводов в станицах Каневского и Староминского районов, Андрей приказал Хмелю проехать по всем хуторам, выявить месторасположение банды и разбить ее; вызвал к себе в ревком Бабича.

— Звал, Андрей Григорьевич?

— Звал. О налетах слышал?

— Чул…

— А о смерти Остапа?

— Чул…

— Поедешь со мной в Каневскую… Примешь гарнизон. У полковника Гриня появился офицерский отряд. Приказываю уничтожить, а его самого, ежели поймать доведется… Сюда направь… остальных можешь в плен не брать.

Бабич ушел. Андрей взял со стола первую попавшуюся бумагу, но читать не смог.

— Остап… Остап…

Остап Капуста представился ему мертвым, с бледно–желтым лицом, перерезанным горлом и с глазами, полными смертельной ненависти.

— Дорого они заплатят за твою смерть, Остап! — громко сказал Андрей.

С улицы донеслись обрывок песни и напевные слова команды. В кабинет вошел Семен Хмель.

— Выступаем, Андрей. Прощай.

— Добре, езжайте. Запомни, Семен… Никакой пощады бандитам!

Хмель пошел к двери, но у порога задержался и повернулся к столу.

— Андрей! Верь… я не боюсь смерти, но ежели меня убьют… не оставляй сестру! — И, не дожидаясь ответа Андрея, вышел из комнаты.

…Деркачиха ждала к себе есаула Гая и штаб полковника Дрофы. Гости известили ее через конного гонца, что будут ночью. Деркачиха весь день хлопотала насчет ужина, потом приоделась и стала ожидать гостей. Едва начало смеркаться, как во дворе послышались яростный лай собак, голоса людей и топот конских копыт. Хозяйка, придерживая шелковые юбки, выбежала на крыльцо… и совсем неожиданно для нее столкнулась с Семеном Хмелем.

Она испуганно вскрикнула, прижав ладони к груди и широко раскрыв глаза.

— Не ждала, Груня? — В сумерках мелькнувшего дня Деркачиха увидела, что весь ее двор заполнен всадниками.

— Что же стоишь? — голос Хмеля звучал насмешкой. — Принимай гостей. Должно, не нас ждала, разодевшись? В доме никого нет?

— Нету, — еле слышно выдохнула из себя Деркачиха, не отрывая глаз от Хмеля. Хотела отступить в сторону, но у нее подкосились ноги, и, пошатнувшись, она схватилась за перила крыльца.

Хмель уже теплее, без прежней насмешки, сказал:

— Иди, Груня, вперед, да ежели кто у тебя есть, лучше зараз скажи.

Деркачиха, немного оправившись, но все еще бледная и растерянная, вошла в дом. За ней следовали Хмель, Бурмин и несколько казаков.

— Обыскать дом! — распорядился Хмель.

Когда Хмелю донесли, что на кухне приготовлен ужин, по крайней мере, на целый взвод, он нахмурился и молча прошел в спальню Деркачихи.

Она сидела у окошка и пристально смотрела в сад, даже не обернулась, когда Хмель переступил порог ее комнаты. Хмель постоял у порога и, поборов смущение, решительно подошел к хозяйке.

— Гражданка!

Деркачиха вздрогнула, но не повернула лица. В комнате было почти темно, но все же Хмель понял, что она плачет. Хмель хорошо понимал, кого ждала к себе в гости Деркачиха. Знал он и то, что у нее неделями останавливался штаб генерала Алгина, а есаул Гай со своим отрядом постоянно находил здесь пристанище. Знал, что Деркачиха широко снабжает бандитов продуктами, а ее хлеб убирал и обмолачивал отряд Гая. Деркачиху за ее связь с бандитами надо, конечно, арестовать и отправить в станицу. Там ее будет судить комиссия под председательством Семенного и наверняка приговорит к расстрелу. И он, Хмель, член комиссии, должен будет высказаться за ее смерть.

Семен Хмель провел ладонями по лицу, словно отгоняя от себя невольную жалость к женщине, бывшей когда–то для него самой дорогой, самой близкой на свете. И вдруг со страхом понял, что по–прежнему крепко любит ее, что любовь эта, так долго, годами, таимая в сердце, сейчас разгоралась с новой силой. Груня порывисто поднялась, подошла к нему вплотную, и Хмель почувствовал на своем лице ее дыхание.

— Сеня, родной, убей меня, убей! Я подлая, подлая!.. — Груня со стоном повалилась ему в ноги.

Хмель растерялся. Она обнимала его ноги, прижималась головой к его коленям.

— Застрели меня… сокол ты мой!..

Голос Хмеля прозвучал глухо и самому ему показался чужим:

— Встаньте, гражданка Деркач. — Он с трудом поднял ее с пола. Когда же она прижалась к его груди, Хмель не выдержал и обнял ее за плечи. А Груня уже горячо шептала ему в ухо:

— Пусть лишусь всего, ничего мне не надо, ничего, только не гони, только б смотреть на тебя… Увези меня отсюда, Сеня… Увези!

…Хмель, качаясь, словно пьяный, вышел из спальни Деркачихи в столовую, где командир сотни Бурмин допрашивал какого–то парнишку. Увидев Хмеля, Бурмин кивнул в сторону перепуганного парня.

— Вот он влез на скирду и давай фонарем махать, насилу стащили. А кому махал и зачем — признаться не хочет. — И, снова обращаясь к парню, крикнул:

— Ты дураком не прикидывайся! Говори, кому фонарем сигналы давал?

— Оставьте его. — И, посмотрев на двух гарнизон–цев, стоящих позади парня, Хмель приказал: — Посадите его в амбар. Освобожусь, сам допрошу.

Парня увели.

Взглянув на Хмеля, Бурмин с удивлением подумал: «Что это с ним? Как будто он добрый десяток лет скинул за этот вечер. Глаза искрятся, морщины разгладились». Как бы отвечая на немой вопрос Бурмина, Хмель сказал:

— Вот что, Бурмин, я сейчас узнал, что офицерская сотня расположилась в семнадцати верстах отсюда, в двух хуторах. Немного левее, ближе к плавням, остановился Гай. Этой ночью сюда должен был приехать штаб Дрофы. Теперь, конечно, не приедет. Этот хлопчик, гаевец, их предупредил. Прикажите–ка седлать коней. Может, налетим на них под утречко…

Через полчаса Хмель во главе конных сотен покинул хутор. На рассвете он атаковал офицерскую сотню, но врасплох бандитов не удалось захватить. Полковник Дрофа, предупрежденный о появлении красных, готовился к выступлению. Когда сотни Хмеля ворвались в хутор, офицерские взводы уже кончали седловку.

Заняв после короткого боя хутора и развеяв банду по степи, Хмель не смог преследовать их: кони его отряда были утомлены двумя переходами.

Гай, не успевший оказать помощь офицерской сотне, сочтет за лучшее увести свой отряд в плавни.

Семен Хмель решил вернуться в станицу, пройдя по другим хуторам. Проезжая на обратном пути вблизи хутора Деркачихи, он передал команду Бурмину и, взяв с собой десяток казаков и пулеметную тачанку, заехал на хутор, чтобы переночевать здесь.

…Осенний, обложной дождь тоскливо барабанит по крыше. В саду холодный ветер обрывает с деревьев листву. Гарнизонцы, постелив в просторной кухне чаканки и бурки, спят возле жарко натопленной печи, и лишь часовые возле ворот да у конюшни одиноко мокнут, кутаясь в бурки.

В спальне Деркачихи на пуховых перинах лежит Семен Хмель и, заложив руки под голову, глядит на расплывчатые, мягкие тени на потолке. На лице Деркачихи бродит счастливая улыбка… В углу, перед огромной иконой богородицы, горит лампада. Груня тоже не спит. Она думает о своей будущей жизни.

— Сеня, ты спишь?..

— Нет.

— Сеня, завтра мне минет двадцать девять лет, а тебе скоро будет тридцать шесть. А помнишь, когда мне было семнадцать, а тебе двадцать четыре, мы поклялись никогда не разлучаться?