Мне принесли список депутатов при фамилии каждого из них была приложена краткая характеристика. Вот несколько силуэтов оттуда.

Об отце Л. отзываются с уважением и почтением. Ему отдают справедливость за все благодеяния, которые он оказывает своему департаменту. О сыне его сказано:

«Двадцати восьми лет, Сегре (департамент Мен и Луары), 7313 голосов. Генеральный советник, холост. Говорят, от выбора его в палату зависит успех его притязаний на одну очень богатую девушку… Непримиримый бонапартист, опирающийся на демократию, словом — сын своего отца. Лицо его похоже на лицо младенца-семинариста, которому нацепили усы и лорнет. Всегда носит под мышкой министерскую салфетку… Никогда не расстается с нею… Проходит ученический искус».

Вот силуэт Гранье де-Кассаньяка:

«Внимание! Это настоящий коллега и ученый в высшем значении этого слова. Гранье де-Кассаньяк принадлежит к гасконской аристократической семье. У него долго оспаривали дворянский титул, но без всяких оснований: его дворянские грамоты в полном порядке и т. д.».

«Поль Гранье де-Кассаньяк — сын, 32-х лет, Кондом (департамент Жер), 9818 голосов. Журналист. Холост. Все его состояние — его доброе толедское перо. Это литературный Артаньян. Высокого роста, силен, с открытым лицом, с лихо закрученными усами и черными, густыми волосами. Смуглое лицо, живые глаза, жесты, произношение и храбрость — все выдает настоящего гасконца. С преданностью солдата служил империи. Служит ей и теперь, но как непослушное и заблудшее детище. Очень резок в полемике, даже слишком резок для человека с политическими видами. На его вспыльчивость и молодость сильно рассчитывают, чтобы вызвать скандал в новой палате».

«Надеются, что он сделается Артаньяном трибуны, как до сих пор он был Артаньяном прессы. Г. де-Кассаньяк отлично может и не оправдать этих предсказаний. Теперь, когда он оставил прессу, чтобы выступить на серьезной арене политики, мы не удивимся, если увидим в нем много перемен. Мы не удивимся, если он окажется похожим на тех сыновей из «порядочной фамилии», которые в последний раз собирают за хорошим ужином своих друзей, чтобы проститься с холостой жизнью, а там становятся прекрасными мужьями и образцовыми отцами семейств. Господин дё-Кассаньяк еще с 1869 г. награжден орденом почетного легиона. Он сражался при Седане и в Германии был взят в плен.

У него было много дуэлей, о чем он очень жалеет. Он охотно извиняется перед своими противниками, но только после того, как обменяется с ними одним-другим ударом шпаги».

Четверг, 1 декабря 1876 г.

Сегодня утром в Марселе мне вдруг безумно захотелось вернуться в Ниццу. Вечером мы туда приехали.

Нас ожидали Аничковы с детьми и тетя.

Милые Аничковы! Я обожаю их. Это такие честные и прямые люди, такие любящие и преданные!

Во время обеда пришел наш милый генерал Быховец. Все возбуждает в нем смех и забавляет его, как ребенка. Я привезла ему папиросы из Полтавы. На каждой папиросе написано его имя. Мое внимание очаровало его. Доктору Валицкому, тете и Барноле я привезла такие же папиросы.

Я снова в моем лазоревом раю. Какая досада! Здесь так хорошо… Мои глаза отдыхают на этой роскоши и грациозной красоте… А я должна оставить все это и уехать!! Уехать… чтобы работать.

2 декабря.

Была на французской улице, разговаривала с простыми женщинами из народа.

Нет, конечно, никакой заслуги в том, если на простых примерах удается объяснить что-нибудь запутанное простым женщинам, которые ничего не знают, которые не задаются никакими вопросами. Тем не менее мое глупое тщеславие было польщено, когда я услышала вокруг себя шепот этих женщин на ниццском наречии: «Это верно, это совершенно верно. Если бы это говорил мужчина, его сделали бы королем». Всего больше мне польстило, что своими рассказами о несчастном положении императрицы Евгении мне удалось вызвать слезы на глазах этих женщин. Их особенно растрогали слова утешения, с которыми императрица Евгения обратилась к солдату, умиравшему в больнице во время эпидемии. У меня самой навернулись слезы на глазах. Когда же я указала им на их лавки, которых не пощадили бы грабители, если бы стали хозяйничать там, они растрогались еще больше. Я испытываю свои силы в этих сценах, как бонапартистка.

Суббота, 3 декабря 1876 г.

Княгиня Суворова навестила маму. Она недавно выдала замуж свою дочь, но все еще молода и хороша. Я показала ей наш дом, от которого она пришла в восторг. Узнав, что мы собираемся уехать из Ниццы она выразила удивление, как можно уезжать, когда имеешь здесь такое прелестное убежище.

— Мы постараемся найти здесь профессоров, сказала она, — мы отыщем все, что вы захотите. Я сделаю все, что смогу, я буду позировать для вас, только останьтесь здесь.

Она опять хочет открыть салон, какой у нее был восемь лет тому назад. Но это бесполезно: я должна серьезно учиться, я должна уехать…

Какая досада! Какая жалость!..

Воспоминание о Риме заставляет меня замирать… Но я не хочу туда вернуться… Мы едем в Париж…

Рим!.. Как бы я хотела снова увидеть его или хотя бы умереть там!.. Я удерживаю дыхание… я потягиваюсь всем телом, как будто хочу вытянуться до самого Рима…

Факсимиле адреса, написанного Мопассаном.

Факсимиле части письма Башкирцевой к Мопассану.

Воскресенье, 4 декабря 1876 г.

К довершению удовольствия небо покрылось тучами. Только вчера было ясно, вечером сияла луна, похожая на побледневшее солнце. А сегодня по нем уже бегут черные разорванные облака, и сквозь них проглядывает такая же ясная блестящая луна, как и вчера вечером… Все это я заметила, когда направлялась в свой павильон. В Париже нет такого, воздуха, там нет этой зелени, там нет и этого благоухающего дождя.

Понедельник, 5 декабря 1876 г.

Я одолела, наконец, хотя и с большим трудом, все восемь томов «Молодость короля Генриха», Понсона дю-Терайля. Какая поучительная книга! Как жаль, что я не читала ее раньше! Великий Понсон! Он дал в этой книге полный курс воспитания монаха, который даже французский язык свой почерпнул из этой же книги.

Вторник, 6 декабря 1876 г.

Я начала писать портрет Ольги Аничковой. Это прелестная пятилетняя крошка. Жаль только, что ее ужасно избаловали, и она не хочет признавать ничьего авторитета. Меня она, однако, слушается.

Сегодня вечером иду в оперу на первое представление «Бала в масках».

Меня никто еще не видел с тех пор, как я вернулась из России, я нигде еще не была. Поэтому-то я и готовлюсь к сегодняшнему выходу.

Бывают счастливые дни, когда все удается. Сегодня у меня как раз такой день. Мне удалось причесаться именно так, как я хотела. Волосы как-то сами собой так красиво улеглись, что голова стала похожа на прелестные головки античных греческих статуй. Вся масса волос охвачена спереди тонким золотым обручем, только затылок остался обнаруженным и на него падает несколько завитков. Я надела совершенно гладкое платье, без шва, облегавшее меня мягкими складками, словно статую. Это меня немного стесняло, потому что такое платье не в состоянии скрыть мои почти идеально-плотные формы. Само собой разумеется, что никаких украшений не платье не было. Я даже запретила подрубать его, так что бахромчатые края его висели свободно. На шею я надела жемчужное ожерелье. И лицо мое тоже оказало мне сегодня любезность: оно показалось во всем своем блеске…

Я сильно изменилась за этот год. Я выросла, я делаюсь женщиной.

Зал был полон. Там были Суворовы, баронесса Пайкерслуз, генерал Быховиц. Когда я вошла, несколько человек, сидевших в партере, поклонились мне. Что касается львов, то на них я не смотрела.