— Мне, конечно, льстит, что меня принимают за особу пятьдесят третьего года рождения, но это еще не дает вашим подчиненным основания…

Послышался скрип закрываемой двери, и голоса стихли.

— Вот вам и ответ, Нил Романович, — блестя очками, проговорил Денисенко. — Вчера ваша жена, Баренцева Ольга Владимировна, после обеденного перерыва не вернулась на рабочее место. Когда вскрыли кассу, там обнаружили десять рублей семьдесят восемь копеек мелочью. А контрольная лента зафиксировала сумму в шесть тысяч сто девятнадцать рублей. Арифметика несложная. А жену вашу в последний раз видели в четырнадцать ноль три на троллейбусной остановке. Естественно, мы приняли все меры к задержанию, двух сотрудников отправили на вашу квартиру. Она там не появилась, зато в восемь сорок пять появились вы. К сожалению, наши работники не правильно оценили ваше состояние и доставили сюда для беседы. Вы с порога заявили… — Денисенко перевернул несколько бумажек и, глядя в последнюю, зачитал:

— «Все мы вышли из гофмановской шинели». На нашу просьбу пояснить ваше загадочное высказывание вы ответили: «Я буду говорить только в присутствии моего адвоката». После этих слов ваша, как бы выразиться… ваша неадекватность стала очевидна всем, и пришлось вас отправить немного освежиться. Вот, собственно, и все… Распишитесь вот здесь. Ваши показания мы проверим и, полагаю, побеседуем еще раз. А пока — вы свободны. И, разумеется, держите нас в курсе, если что…

— Да, конечно… А если что — это что?

— Ну, если вы будете располагать какими-либо сведениями о местонахождении вашей, извините за выражение, жены…

Нил поднялся и в упор глянул в оловянные глаза Денисенко.

— На это не надейтесь.

— О, на ловца и зверь! Рванули в «Петрополь»? Сегодня я обязан надраться в говно… Хотя нет, прикид у тебя явно не для пивнухи. Тогда, может, в «Погребок». Я проставляюсь — денег, как грязи! Стипуху за лето авансом выдали.

Нил выразительно похлопал по карману. Глаза Ванечки Ларина загорелись, но он пересилил себя и ответил со вздохом:

— Пока не могу. Велено хранить трезвость до восемнадцати ноль-ноль.

— А что такое?

— Домашний банкет по случаю защиты диплома.

— Погоди, чьей защиты?

— Моей, чьей же еще?

Нил посмотрел на Ларина повнимательней — отутюженный парадный костюм, новая белая рубашка, полосатый галстук, выбритые щечки благоухают польским «Варсом».

— Отстрелялся уже? — Ларин кивнул с важным видом. — Поздравляю! И что дали?

— Пять шаров, естественно… Ну, с минусом, если честно, так ведь минус в диплом не пишется.

— Ну ты просто ундервуд! Такое дело грех не отметить. Давай хотя бы чисто символически.

— И рад бы, но… Ты ж меня знаешь, я на полдороге не останавливаюсь…

Лучше вечерком подгребай ко мне, гарантирую расслабон по высшему разряду.

Адресок запиши.

— Ох, не дотерплю! — Нил Переступил с ноги на ногу.

— А что так? — Ларин смотрел с удивлением.

В проштудированных им научных трактатах про алкоголизм такое состояние называется «интенционный тремор», и ему было крайне странно наблюдать этот клинический симптом у приятеля, которого он, в сопоставлении с самим собой, держал чуть ли не за трезвенника.

— Тоже отмечаю… — Нил опустил глаза. — Первую годовщину возвращенной свободы.

Прожитый год был безрадостен и долог. Ежеминутно, почти физически, Нил ощущал, как леденеет душа, покрываясь инеем бесчувствия. Ощущение было мучительным, он боролся с ним, боролся, боролся, судорожно хватаясь за все, что могло хоть немного замедлить неумолимое приближение черной, холодной бездны — музыка, скоротечные романы, вино…

— Мальчики, привет!

Мимо них, чуть замедлив грациозный ход, ангельским видением проплывала Таня Захаржевская.

— Привет! — воскликнули они дуэтом. Она послала им воздушный поцелуй — один на двоих — и через десяток легких шагов скрылась за кирпичным углом кафедры физкультуры. И только тогда Нил вновь перевел взгляд на Ларина.

— Без шансов, портвайнгеноссе. Это, знаешь ли, создание из иного мира, не нам, смертным, предназначенное, — философски заметил Ларин. — Знаешь, а я, пожалуй, рискну остаканиться с тобой за компанию. Вперед?

Против обыкновения, общество друг друга оказало на каждого сдерживающее влияние, и, чинно приняв по сто пятьдесят «бурого медведя» в приличной забегаловке на Первой линии, Нил и Ванечка столь же чинно распрощались, договорившись, что вечером непременно встретятся у Ларина дома.

В многоэтажную семейную общагу на улице Беринга Нил явился, выставив в качестве живого щита Веру Хауке, истерично-припадочную полубогемную дамочку, которую он подцепил по пьянке на каком-то вернисаже и теперь не знал, как отцепить. Войдя, Нил был приятно удивлен тем, насколько уютной оказалась крохотная квартирка, насколько хорош, хоть и непритязателен, был стол. Но более всего его потрясла хозяйка, жена Ивана, поразительной красоты брюнетка с огромными зелеными глазами, гитарным станом и чарующим низким голосом. Нил не собирался петь в этот день, но… У соседей добыли раздолбанную гитару, которую он настроил только при помощи плоскогубцев, а потом выдал самый звездный репертуар. Почему-то он не сомневался, что Ванькина жена должна великолепно петь, и очень рассчитывал, что своими песнями сумеет завести и ее. Так и вышло.

Ее пение превзошло все его ожидания…

Вера Хауке весь вечер демонстративно молчала, а дома закатила истерику по высшему разряду.

— Ты весь вечер только и делал, что пялился на эту шлюху! — самозабвенно визжала она, не желая слышать его объяснений и оправданий.

Войдя в раж, Вера, должно быть, не заметила Нилов предупреждающий оскал, или же приняла за улыбку, и подпустила его слишком близко. Последовал страшной силы короткий удар в живот. Bepa сложилась пополам и рухнула на пол, извергнув из себя весь праздничный ужин.

— Никогда, — медленно выговорил Нил, нависая над ней, — никогда не называй женщину шлюхой только за то, что она красивее, умнее и чище тебя.

Вера моргала в пространство, боясь взглянуть на него.

— А теперь убирайся. Вот тебе червонец на такси. За вещами приедешь завтра.

Если через пять минут ты все еще будешь здесь, я убью тебя.

Когда Нил вышел из ванной, Веры и след простыл. Он взял тряпку, подтер блевотину, надел куртку и вышел. До утра мотался по теплому городу, бессвязно шевеля губами: «Татьяна Ларина… Татьяна Ларина… Татьяна Ларина… Впервые в жизни ударил женщину — защищая честь другой женщины… Другой женщины… Женщины другого… Женщины друга… Ни дня не прожить, не видя ее…»

Посреди Литейного моста его осенило — завтра же надо приехать на Беринга с магнитофоном, записать Татьяну Ларину, убедить мать устроить прослушивание. И, может быть, тогда…

В почтовом ящике его ждал белый конверт с одним лишь словом, начертанным незнакомой рукой:

«Баренцеву».

— А дальше?

— А дальше начинается статья за недоносительство, которой Денисенко тыкал мне в нос при каждой встрече. Интересно, в приличных странах эта статья распространяется на ближайших родственников?

Константин Сергеевич Асуров поморщился, но Нилов невинный взгляд выдержал.

— Смотря что понимать под приличными странами. У нас, например, стараются избегать. Мы же гуманисты.

— До тех пор, пока не поступило других указаний?

— Да ладно тебе! Авторитетно заявляю — тебе эта статья не грозит. Тетка безносая все списала… Плеснуть еще?

— Давай… А себе?

Асуров сокрушенно вздохнул:

— И рад бы, да утром на службу.

— Сочувствую. А вот у меня бюллетень аж на неделю. Так что имею полное право…

Нил залпом выпил полстакана коньяку, вытер губы и отвернулся. Асуров с сочувствием посмотрел на него.

Их разговор начался еще утром, примерно через полчаса после того, как Нил вошел в свою одинокую комнату и бухнулся на матрац лицом вниз. Появления на балконе человека в плаще он не заметил и только изумленным взглядом отреагировал на вежливое покашливание.