Норка неожиданно зашлась дурным смехом, засучила ногами под одеялом. Отец, разъяренный, обрел, наконец, на ком отыграться, развернулся к ней вместе со стулом и наотмашь ударил по лицу. Норка вскрикнула и с головой накрылась одеялом.

– И кто ж вы такой выходите после этого, Роман Нилович? – тихо, с нескрываемым презрением, спросила Мария Станиславовна.

И тут подал голос доселе незамеченный Нил.

– Козел в портупее! – звонко и бесстрашно выкрикнул он невесть где подслушанную характеристику.

Мария Станиславовна от смеха согнулась пополам. Норка под одеялом завизжала. Отец взревел и схватил со стола вилку.

– Убью, гаденыш!!!

Нил юркнул в щелку между чемоданом и дверным косяком и босой побежал по коридору. За его спиной что-то упало – грузно, с матерным ревом, – но он не обернулся. Выскочил, хлопнув дверью, на незнакомый в утреннем свете пустырь и рванул куда глаза глядят…

Всю следующую неделю он жил в офицерском общежитии, спал на раскладушке в комнате Федоровских, днем сидел у раскрытого окна возле Светиной кровати, читал ей книжки или просто разговаривал, а когда с работы приходил Артем и на руках выносил жену в сад, выходил с ними. Иногда играл с местными ребятишками. Те, наученные, видимо, родителями, обращались с ним бережно, как с фарфоровой куклой. Отца он за это время видел два раза – мельком. При встрече оба отворачивались.

«Вот бы кому разбиться!» – с ненавистью думал Нил…

Это случилось через четыре года, когда из Забайкалья пришла официальная телеграмма, извещавшая, что подполковник авиации Баренцев Роман Нилович трагически погиб при исполнении служебных обязанностей. Мать была на гастролях в Венгрии, так что на похороны и разбираться с имуществом покойного вылетела бабушка. Вернувшись, она рассказывала странные вещи – будто бы, по словам очевидцев, самолет, на котором он отправился в свой последний полет, ни с того ни с сего пошел на снижение и снижался до самого соприкосновения с землей, после чего немедленно взорвался. Никаких видимых неисправностей комиссия, работавшая на месте катастрофы, по останкам машины не установила. В полку поговаривали, что в тот день подполковник был мрачен и сосредоточен.

Из небогатого оставшегося имущества бабушка взяла только фотографию мамы, которую обнаружила на его столе. Оформлять пенсию на Нила она не стала…

– И вы до сих пор возлагаете на себя часть вины за смерть отца?

– Вины?! Знаете, когда ваша путеводная звезда при ближайшем рассмотрении оказывается перегретым примусом, который брызжет вам в физиономию раскаленным вонючим керосином, возникающее чувство трудно назвать чувством вины… Теперь я даже рад, что развенчание кумира произошло в такой грубой, водевильной форме. А то вырастил бы из себя гориллу по образу и подобию…

– Сама горячность, с которой вы это говорите, Нил Романович, свидетельствует, что в глубине души ваша оценка не столь однозначна.

– Может быть… Мое нынешнее «я» тоже, знаете ли, дает мало оснований для ликования…

– Вернулась ваша матушка, Нил Романович. Я встречался с ней. Просила передать вам свое сочувствие и все такое…

– И все такое… – насмешливым эхом отозвался Нил.

– Очень порывалась навестить вас, но я рекомендовал пока воздержаться…

– Она не настаивала, – утвердительным тоном произнес Нил.

– Не настаивала, – подтвердил Евгений Николаевич. – Но передала вам этот сувенир, который, надеюсь, немного развлечет вас.

Он протянул Нилу прозрачную коробочку, в которой находилось нечто, уложенное в черный шелковый мешочек.

– Трубка, – сказал Нил, развязав розовые тесемки. – Настоящая тосканская трубка…

– И к ней баночка «Брукфильда».

– Вы позволите?..

Нил откупорил жестяную баночку, похожую на те, в которых продают монпансье, и принялся набивать трубку.

– Запах умопомрачительный, – заметил профессор. – Похоже, вы и в этом знаете толк.

– Знал… Странно… У нас ведь все началось с трубки… Он очень любил трубку…

– Отец? – озадаченно спросил Евгений Николаевич.

– Отец? Какой отец? При чем тут отец?..

– А, я, кажется, понимаю, о ком вы… Следователь говорил мне, что среди вещей… ну тех, в вагоне… нашли курительную трубку.

– Это его…

Стенд с объявлениями, выставленный в вестибюле, осаждала плотная толпа, и он решил не толкаться, переждать немного. Вышел в факультетский дворик, заложил в рот сигарету, окинул окрестности ленивым взглядом – и замер, остолбенев…

Она несла себя гордо, легко, почти не касаясь земли. Она была вся движение, полет. Ее замшевый пиджачок был распахнут, ветер играл ее клетчатым шейным платком, медными кудрями, плиссированным подолом клетчатой, в тон платку, юбочки. «Остановись, посмотри!» – неслышно, с сердечным замиранием, взмолился он.

Она остановилась. Посмотрела. Подошла. У него непроизвольно раскрылся рот.

– Что ли, нравлюсь? – с веселой улыбкой спросила она.

От ее голоса закружилась голова.

– Очень, – выдохнул он.

– Ты тоже ничего.

Он посмотрел на нее недоверчиво и чуть обиженно. Закончив девятый класс колобком, в десятый он пришел Аполлоном – крепко и в нужном направлении ударил запоздалый гормональный сдвиг, – но одноклассники воспринимали его инерционно, да и сам он никак не мог обвыкнуться в своем новом, стройно-долговязом естестве, глядя на себя и на мир глазами толстого мальчика, привычного отнюдь не к комплиментам.

– С пяти шагов на иностранца похож, – продолжила девушка.

– А с трех? – Он, наконец, подхватил ее шутливый тон.

– Нет, слава богу. Не люблю иностранцев, в смысле – буржуев. Картонные они какие-то, как ненастоящие. Огоньку не найдется?

– Да-да, пожалуйста…

Он торопливо вынул из кармана плоскую зажигалку, оставленную в их некурящем доме кем-то из гостей и недавно им утилизированную.

– И фитиль у тебя классный, – подхватила рыжая девушка. – «Мальборо» хочешь?

– Ага…

Он затянулся предложенной сигаретой, слегка закашлялся.

– Тебе трубка пойдет, – сказала девушка. – Будешь такой Сергей Есенин. Или молодой Хемингуэй… Студент или абитура?

– Я?.. Поступаю.

– Я тоже. Ты на какое отделение?

– Не решил еще. – Почему-то ему не хотелось говорить этой сногсшибательной девчонке, что поступает он вообще не на филологический, а на социальную психологию, а сюда завернул только затем, чтобы узнать, когда и где консультация по сочинению. – А ты?

– Я на английское.

– Там же конкурс сумасшедший! Или ты с медалью?

– Я похожа на медалистку?

По ее лукавой усмешке он понял, как она относится к этой части человечества. Не относится.

– А не боишься?

– Я ничего не боюсь, – сказала девушка, и ее тон показывал, что она не врет. – Ладно, викинг, до встречи на экзаменах. Удачи тебе.

Она ловко пульнула окурком в урну, стоящую метрах в семи, и, естественно, попала.

– И тебе удачи… – проговорил он ей вслед, тут же почувствовав, что ей это пожелание, в общем-то, совсем не нужно, что вся удача и так всегда при ней.

Он, как завороженный, смотрел ей в спину, пока она не скрылась в подворотне, потом вздохнул и пошел в противоположную сторону, на факультет.

У доски объявлений народу было поменьше, он протиснулся вперед, списал место и время консультации, а потом задержался у большого листа с данными о прошлогоднем конкурсе и баллам. Английское отделение – 13,8 человека на место, проходной балл – 20. Четыре пятерки. Нереально. Взгляд его скользнул вниз, не задерживаясь на нежеланных румынских, финно-угорских, болгарских… Спецотделение (преподавание русского языка как иностранного) – 2,7 человека на место, проходной балл – 16,5. Собеседование сегодня в аудитории 97…

Собственно, что такое социальная психология по сравнению с возможностью учиться рядом с такими девчонками?..